Персиваль Кин
Шрифт:
— Где мой сын, мой единственный сын Персиваль? — говорил он. — Где моя гордость? Ты не должна сердиться на меня, Арабелла, подумай о последствиях, — и выражения его, когда он говорил обо мне, были так нежны, что слезы градом капали из глаз моих.
Боб Кросс, стоявший у постели, отирая слезы, сказал:
— Мистер Кин, как страдал этот человек, скрывая свои к вам чувства.
Я целый день оставался около больного и вечером, не говоря ни слова, стал приготовляться к дуэли.
К удивлению Кросса, который ничего не знал, я надел платье капитана и его парик и, взглянув в
— Право, — сказал Кросс, смотря на меня, — вы так похожи теперь на капитана, что можете сейчас ехать на фрегат и читать команде морской устав; но мне кажется, мистер Кин, — прибавил он, смотря на бесчувственного капитана, — что теперь не время шутить.
— Это совсем не шутка, Боб, — отвечал я, — я иду стреляться за капитана.
— Я не знал, что капитан вызван на дуэль; говорили, что он только горячо поспорил.
Я объяснил все Бобу.
— Вы поступаете благородно, мистер Кин, — сказал он, — дай Бог вам счастья.
Через четверть часа доктор, я и штурман явились на назначенное место. Через несколько минут пришли и наши противники. Нечего было терять времени, потому что в Вест-Индии сумерки продолжаются недолго; после учтивого поклона штурман и секундант моего противника отмерили восемь шагов. Решено было, чтобы мы стояли спиною друг к другу с готовыми пистолетами и по команде: «Пли!» поворотились, подняли пистолеты и стреляли.
Первый мой выстрел был несчастлив, я дал промах и ранен был в левое плечо. Однако это не смутило меня, и я не сказал ни слова. Пистолеты снова зарядили, передали нам, и мой противник выстрелил немного прежде команды: я снова был ранен; но я также выстрелил, и довольно удачно; адъютант ранен был пулей навылет и упал замертво. Доктор, штурман и секундант его тотчас подбежали к нему, но он был уже без чувств.
Между тем я стоял, уронив пистолет на землю. Признаюсь, мне тяжело было видеть убитого мною человека, но, вспомнив, что я спас честь своего отца, — я уже не чувствовал раскаяния. Однако мне некогда было разбирать свои чувства, я ослабевал; кровь струилась из ран, и между тем как доктор и другие окружали моего умирающего противника, я зашатался и упал без чувств на землю. Придя в себя, я очутился на постели и увидел около себя доктора, штурмана и Боба Кросса.
— Не говорите ни слова, Кин, — сказал доктор, — и все будет хорошо. Пейте это лекарство и старайтесь заснуть.
Голова моя кружилась; я был чрезвычайно слаб и скоро крепко заснул.
Открыв глаза на следующее утро, я с трудом стал припоминать прошедшее. Капитану Дельмару все было хуже и хуже. Боб Кросс позвал доктора, который, пощупав у меня пульс, сказал:
— Теперь нет никакой опасности; раны недолго будут вас беспокоить.
— Куда я ранен? — спросил я.
— У вас была одна пуля в плече, а другая немного выше колена, но они обе уже вынуты. Ваша жизнь висела на волоске; но, слава Богу, теперь все прошло.
— Каков капитан?
— Очень плох, но я еще не теряю надежды.
— А капитан В.?
— Бедняжка! Он умер, доказав, что болезнь его происходила не от трусости, и тем пристыдил своих противников. Ну, Кин, вы довольно поговорили! Теперь примите лекарство
и засните, завтра вы можете говорить, сколько вам будет угодно.— Еще один вопрос: адъютант убит?
— Не знаю, — отвечал доктор, — завтра услышим; теперь желаю вам доброй ночи.
Когда доктор вышел из комнаты, я стал говорить с Бобом, но он сказал, что до утра не будет отвечать на мои вопросы. Делать было нечего, я задремал и крепко проспал до рассвета. Утром доктор сказал мне, что капитану Дельмару гораздо лучше; что все думают, что он тяжело ранен, а что у меня желтая горячка.
— Через несколько часов, — прибавил он, — капитан Дельмар придет в себя, и тогда надо будет все рассказать ему.
— Нет, не теперь; скажите ему, что он стрелялся и убил своего противника; он подумает, что болезнь изгладила это из его памяти.
Доктор согласился со мною и, перевязав мои раны, долго еще разговаривал. В полдень штурман приехал с фрегата со старшим лейтенантом. После обеда капитан Дельмар пришел в чувство и, обратясь к Кроссу, спросил, долго ли он пролежал в постели?
— С дуэли, — отвечал Боб, наученный доктором.
— С какой дуэли?
— Я хотел сказать: с тех пор, как вы стрелялись и убили пехотного офицера.
— Стрелялся? Дуэль? Я ничего не помню.
— Осмелюсь доложить, капитан, — сказал Боб, — что у вас в то время была сильная лихорадка, но вы не хотели остаться в постели, так что мы должны были нести вас домой.
— Так я в самом деле стрелялся?.. Я совсем не помню. Где же доктор?
Доктор вошел, и капитан Дельмар тотчас спросил его:
— Правду ли сказал мне Кросс? Неужели я точно стрелялся и убил своего противника?
— Он недавно умер и вчера похоронен; но, капитан, вам нельзя еще много говорить.
— Итак, доктор, честь моя спасена, и я готов повиноваться вам, как ни скучно молчать.
Через несколько минут он заснул и на другое утро чувствовал себя гораздо лучше. Он стал разговаривать с доктором, прося его описать дуэль. Доктор исполнил его просьбу и потом сказал, что у меня желтая горячка, и что я лежу в соседней комнате.
— В соседней комнате? — повторил капитан. — Зачем же его не отправили на фрегат? Неужели всех больных мичманов будут свозить в мой дом?
Я услышал ответ капитана, и он глубоко оскорбил меня. Я видел, что непреодолимая гордость все еще была у него на сердце.
Доктор отвечал:
— Так как только у вас и у мистера Кина открылась горячка, то я счел за лучшее оставить его здесь для безопасности команды. Надеюсь, капитан, что вы одобрите такое распоряжение.
— Да, вы поступили очень благоразумно. Надеюсь, что мистеру Кину лучше?
— Он скоро поправится, — отвечал доктор.
— Прошу вас доставлять ему все необходимое, чтобы он ни в чем не имел нужды. Это будет тяжелая потеря для службы, — прибавил капитан.
— Вот здешние журналы, в которых описана дуэль, и большею частью неверно. Одни говорят, что вы ранены два раза, другие, что один раз.
— Они вправе так думать, — заметил капитан, — потому что меня без чувств принесли домой, как рассказывает Кросс. Странно, что я мог стреляться при такой слабости.