Персональный ангел

Она сидела на кухне все с тем же стаканом в руках и смотрела на него дикими глазами. Он подошел и вытащил стакан у нее из пальцев.

– Может, чайку попьем? – сказал он фальшиво, ненавидя ее и себя. Ведь он знал – знал! – что должен быть один. Он не может разделить это с другим человеком!

Она смотрела на него как на чудовище, вылезшее из преисподней. В некотором смысле так оно и было, подумал он отстраненно.

– Наверное, тебе лучше сейчас уехать, – предложил он спокойно. – Прости, что напугал тебя. Или можешь лечь в той спальне. Там все готово.

Он плюхнул на подставку чайник и боком обошел Катерину, стараясь не коснуться ее.

Потом он все обдумает. Сейчас главное попытаться от нее избавиться. Он не мог видеть ее напряженное белое лицо.

– Кать, все в порядке, – повторил он резко. – Я не буйнопомешанный. Я не опасен. Слышишь?

Она встала и неестественно, как лунатик, подошла к нему.

– Что с тобой, Тимофей? – Она взяла его за руку. Он вырвал ее. – А? Что это такое?

Он неожиданно и сильно разозлился.

– Это называется кошмар. Кошмарный сон. Ты это хочешь узнать?

– И часто у тебя такие… сны? – сглотнув, спросила она.

– Раньше были каждую ночь, – ответил он любезно. – Потом пореже. С тех пор, как мы стали заниматься сексом, – совсем редко. Так что это целиком и полностью твоя заслуга. С тобой я стал спать лучше.

– Тимочка, – сказала она, и губы у нее скривились. Она изо всех сил удерживалась, чтобы не заплакать. – Тимочка, бедный мой…

Он смотрел на нее тяжелым мрачным взглядом, бессильно опустив руки. Ему хотелось ее ударить.

– Не смей рыдать, – проскрежетал он. – Я не хочу этого видеть. И не подходи ко мне. Лучше уезжай. Сейчас же. Ну!

Плача, она потянулась к нему и обняла двумя руками мощную шею в вырезе черной майки. Он не мог ее оттолкнуть. Хотел – и не мог. – Тимыч, – она стискивала его шею, и ее слезы катились и падали ему за воротник. Майка сразу промокла. – Господи, Тимыч, хороший мой…

Она почувствовала, как он медленно стал расслабляться. Как постепенно уходит напряжение из каменных мышц.

Он вдруг отступил назад и сел, прикрыв глаза.

– Где у тебя лекарства? – спросила она.

– Верхняя полка справа, – ответил он.

Она нашла валокордин, накапала в чашку и залпом выпила.

– Налить тебе?

Усмехнувшись, он покачал головой. Он не принимал успокоительное. Никогда.

Деликатно щелкнул вскипевший чайник. Катерина быстро и неаккуратно заварила чай и подвинула Тимофею чашку.

– Пей.

– Нас было трое, – сказал Тимофей. – Еще брат и сестра, оба младше меня. Имен я не помню. Родители, конечно, пили. Мне было лет… пять, наверное, когда папаша, напившись под Новый год, запер нас в квартире. Мы просидели одни дней восемь. Об этом потом даже в газетах писали. Мы съели обои, тряпки, вату из матраса… Потом соседи нас как-то выручили, не знаю как. Несколько раз нас устраивали в детский сад… Я помню потому, что там кормили. Однажды родители сильно дрались, и мы убежали на улицу. Была зима, сестренка простудилась и потом быстро умерла. Ее долго не хоронили – она лежала в кухне на полу, это я тоже помню. Я не ходил в школу – сразу понял, что можно не ходить, заставлять меня никто не собирался. Я в зоопарк ходил. Там была девушка, Маша, она позволяла мне помогать ей и подкармливала. Это были лучшие дни моей жизни, понимаешь? Потом она уехала. Замуж вышла и уехала. А я остался один. У тебя есть сигареты?

Катерина встала и принесла ему пачку из портфеля. Он быстро закурил.

– Потом родители нас с братом продали.

Он затянулся и продолжал, не глядя на Катерину:

– Нас продали Михалычу, который делал бизнес на таких, как мы. Портовый город, заграница близко, а извращенцев и в те времена было полно. Он предлагал нас мужикам любившим мальчиков, и снимал это на пленку. Конечно, они снимали не только порно. Еще они снимали убийства. Убийства – это были самые дорогие кассеты. Ну, знаешь, где все во всех подробностях, где по частям отрезают, отрывают куски тела, море крови и куча удовольствия. Нас держали в подвале несколько месяцев. Старых убивали, новых приводили, и я знал, что скоро моя очередь. Брата однажды уволокли и обратно не вернули. Я все понял. Я очень боялся и всегда дрался, и поэтому, наверное, продержался дольше остальных. Как раз сопротивление-то и ценилось, это очень возбуждало клиентов. Почти все переставали сопротивляться где-то к пятому разу. Становилось все равно, что с тобой делают. Лучше умереть. Но смерть была очень уж мучительной. Нас спасла случайность. Очередной пьяный сторож забыл включить ток в двери. И я выбрался. Меня подобрали какие-то моряки. Далеко я не убежал, свалился в обморок. Они меня оттащили в ментуру, и к утру всех взяли, включая Михалыча. Его потом судили и убили на зоне. Там таких не терпят… А я после этого года три вообще не разговаривал, только дрался. В детдоме. Потом материться начал. А потом заговорил.

Он залпом выпил остывший чай, поднялся и ополоснул чашку.

– Кошмары у меня всю жизнь, сколько себя помню, – он спиной оперся о стол, глядя в светлую летнюю ночь за окнами. – Я ненавижу детей. У меня их никогда не было и не будет. Я свихнусь от страха, если у меня будут дети. Я даже как следует не знаю, нет ли у меня серьезного психического расстройства. Зато у меня есть мой личный дьявол. Он меня регулярно посещает, как сегодня. Ну что?

Катерина в кровь искусала губы. Но зато не заплакала. Выдержала. Ее сильно трясло, и несколько раз она собиралась заговорить и не могла.

– Не трясись, – приказал Тимофей, но она продолжала дрожать.

– Прости меня, – выговорила она наконец. – Я не специально. Я не знала, что это так… ужасно. Прости меня. Я не хотела заставить тебя вспоминать.

– Ничего, – вежливо сказал он. – Я жив, как видишь.

– Вижу, – согласилась она.

Ей трудно было дышать. Она знала, что уже никогда не будет такой беззаботной и легкой, как прежде. Не желая, он заставил ее пережить то, что когда-то пережил сам.

Это невозможно, невозможно, монотонно повторял кто-то у нее внутри. Она наклонилась вперед и обхватила колени. И стала раскачиваться, как неваляшка. Невозможно, невозможно… Я бы умерла, если бы такое, случилось со мной. Я не знаю, как с этим жить. Я не умею…

– Катя, – позвал он. Она подняла глаза и несколько секунд пристально на него смотрела.

– Катя! – повторил он.

– Я люблю тебя, Тимыч, – сказала она и снова стала раскачиваться, засовывая под халат ледяные руки. – Это единственное, что я могу для тебя сделать…

– Я ничего не прошу делать, – медленно произнес он. – Нужно ложиться спать. Завтра работать.

– Мои ребята, собиравшие о тебе информацию, раскопали какую-то фирму “Гранд Эд”, – сообщила она, дыша на руки.

– Что? – спросил он. – Что?

– Сашка Андреев очень квалифицированно собирает информацию. Ну, помнишь, тот, которого поймал в Калининграде твой Дудников? Мы тогда перепугались ужасно – ему показалось, что ты продаешь за границу детей. Я подумала, что Приходченко втянул нас в самый черный криминал. А потом оказалось, что ты отправляешь их учиться и платишь бешеные деньги за их трудоустройство. Что ты покупаешь их у родителей, алкашей и наркоманов, лечишь и отправляешь туда. Я все думала, зачем такие сложности? Зачем за границу-то? Почему просто не давать деньги детским домам? Я не знала, что ты платишь свои долги. Что про наши детские дома ты все давно знаешь. Что ты их так спасаешь от окружающего мира и от самих себя.

– Откуда ты знаешь? – перебил Тимофей. – Этого никто не должен знать! Я не хочу, чтобы это было хоть как-то связано со мной, иначе всплывет все остальное, кто я и откуда…

– Я провела частное расследование. – Катерина перестала раскачиваться, поднялась со стула и подошла к нему вплотную. – Не могла же я не выяснить, что это за фирма. Вдруг ты и вправду Джек-Потрошитель?

– Какое расследование? – тупо спросил Тимофей. – Я ничего не знаю об этом.

– Ты ничего и не можешь знать, – ответила Катерина. – Я позвонила Генеральному прокурору. Он друг моего отца.