Перст судьбы

Велемила говорила без остановки, не отпуская внимания слушателей: дети свесили головки с полатей, мужчины усмехались, даже баба у печи заслушалась, держа ложку, с которой капало на земляной пол. Стейн не понимал половины из ее скороговорки, но видел, что и прочие, не очень-то улавливая смысл, внимают плавному и быстрому, как река, течению рассказа. Девушка искусно играла голосом, поводила руками, изображала всем телом то ворону, то лебедушку, то орла-князя; руки, плечи, голова, даже коса помогали ей, становясь то крыльями, то воеводским мечом. Действо, которое Велемила одна разыгрывала, совершенно заворожило десяток слушателей, не исключая и Стейна.

— Сокол у нас за морем боец удалой, на всякую птицу налетает, грудью ее побивает; сорока у нас за морем — щеголиха, без пряника не садится, без милого не ложится. Одна малая птичка-синичка, — плечи Велемилы поникли, руки опустились, как мокрые крылья, лицо стало грустным, черные широкие брови сложились домиком, она даже стала как будто меньше ростом, — сена косить не умеет, стадо ей водить не по силе, нету нигде ей, бедной, места!

Она замолчала, пригорюнившись, так что у слушателей заломило в бровях — хоть плачь от жалости к бедной синичке! Но потом, опомнившись, все закричали, завопили, дети запрыгали на месте, а один даже на лавке, мужики засмеялись, женщины всплеснули руками от удовольствия.

— Вот, любошинское семя, Радогневино племя! — Лысый старик хлопнул себя по коленям. — Все в роду обояльники, не хочешь, а заслушаешься!

— Не лежать черну бобру у крутых берегов, черной куне — у быстрой реки, не сидеть мне, девице, на чужом пиру — на свой собираться пора! — Велемила поклонилась. — Уж у меня, у девушки, все приготовлено: девять печей хлеба испечено, десятая печь — румяных пирожков, девять бочек пива наварено, десятая — меда сладкого.

И только оказавшись снаружи, на свежем воздухе, Стейн заметил, что две сопровождавшие их девушки уже стоят за углом, давясь от смеха, и обе сжимают под мышками по курице. Выгнали в сени и прихватили, пока обитатели избы любовались Велемилой — никто и не заметил. И даже если хозяева помнили, какой сегодня день, и знали, зачем к ним пришли три девушки, те честно выкупили свое право унести две курицы в жертву Сварогу, кузнецу семейного счастья.

— Ты — колдунья, да? — Стейн тряс головой, пытаясь прийти в себя. — Ты всех заворожила? Это было заклинание?

— А как же? — Велемила хохотала над его растерянностью, очень довольная плодами своих трудов. — Другие девки в избах по песне споют, курицу заберут, а хозяева будто и не видят! К Творинегу не любят ходить, он и сам строгий, и старуха у него больно вредная. Да против меня и ей не устоять, у меня в роду все баяльники, кощунники, обавники, краснобайники да вещуны! А Творинег хоть и понимает, а молчит! Что он против меня сделает? У самого две дочери еще недоросточки, надо будет их замуж выдавать, а куда тут без меня?

— Почему — без тебя нельзя замуж?

— Потому что которая девка в «стаю» не принята, та не невеста, ее и сватать не станут! А в «стаю»-то кто принимает?

Она наклонила голову, многозначительно и с озорством глядя на Стейна — ответ уже был ему ясен. Во всем ее облике было столько лукавства и притом самоуверенной гордости, что он не мог не засмеяться. От воздуха, движения, воодушевления ее глаза блестели, на щеках выступил румянец, губы улыбались, и Стейн поймал себя на желании немедленно ее поцеловать, не думая даже, можно это сделать или нельзя. У них тут все так сложно…

— Каша! — вдруг сказал он, чтобы что-нибудь сказать, и окинул взглядом засыпанную первым снегом землю. — Это так называется?

— Где — каша? — удивилась Велемила. — Ты что, голодный?

— Ну, вот этот снег, маленький и твердый. — Стейн снял рукавицу и поймал на ладонь несколько белых крупинок. — Не то позимка, не то… нет, не каша, но что-то похожее.

— Не позимка, а поземка! — разъяснила Велемила, привыкшая к тому, что словенская речь варягов бывает неправильной. — И не каша, а крупа!

— Точно! — Стейн стукнул себя по лбу. — А я все стараюсь вспомнить…

Велемила расхохоталась: несмотря на этот небольшой промах, Стейн оправдал все ее надежды, и она была рада, что позвала его с собой. Ей было хорошо рядом с ним, и даже предстоящие игрища радовали вдвое сильнее. Он был не слишком разговорчив, но взгляд чуть прищуренных, будто от улыбки, умных и внимательных глаз был так выразителен и даже красноречив, что слова казались лишними. Главное, что этот взгляд выражал, — удовольствие смотреть на нее, Велемилу, и почему-то сейчас это было ей особенно приятно.

— Да, вот, к слову, о каше! — Велемила остановилась и махнула рукой девушкам, чтобы шли с добычей дальше. — Коли ты мне помог, надо и тебя на пир пригласить.

— Да как я помог? — возразил честный Стейн, хотя против приглашения на пир ничего не имел. — А других наших фелагов нельзя? — Он вспомнил о своих молодых товарищах, которым в этот веселый вечер предстоит сидеть в холодном, еще не протопленном гостевом доме и пялиться друг на друга, будто за два года похода не нагляделись. Теперь, когда они наконец попали в вик, где много красивых девушек, его возненавидят, если он пойдет веселиться один!

— Сколько у вас парней?

— Пойдут… ну, десятка полтора бы захотели, — осторожно ответил Стейн.

— Шеляг за всех — осилите?

— А чего же нет! Мы же с Олкоги! У нас этого серебра…

— Хоть с кашей ешь, да как бы не подавиться! — засмеялась Велемила над его хвастовством. — Тогда веди своих. Дорогу запомнил?

Помахав рукой, Велемила убежала в избу, где ее уже ждали девушки со своей добычей, а Стейн пошел в гостевой дом за парнями. По пути он крутил головой и смеялся — кто бы мог подумать, что их первый вечер в Альдейгье выдастся таким бурным!

Старшие ушли посидеть к свояку Святобору, челядь устроила себе пированье в хозяйской бане, выставив чарку на полок баннику, чтобы не сердился, а воеводская изба этим вечером безраздельно принадлежала молодежи. Стол был завален угощениями: жареных кур уложили в два корыта, расставленные на длинном столе, в широких мисках ждала квашеная капуста с конопляным маслом и луком, сняли рушники с остывающих пирогов, в больших горшках дожидалась каша с золотистой лужицей коровьего масла поверху. Припасы для пиршества девушки собирали все вместе, как и для пива, налитого в бочку.

Осталось дождаться парней, и вот те явились во главе со своим вожаком-баяльником, восемнадцатилетним Селяней, двоюродным братом Велемилы. Это был невысокий, круглолицый, крепкий парень с почти белыми волосами и очень светлыми, прозрачными глазами — сказалась чудинская кровь материнской родни. Курносый, некрасивый, он, однако, отличался бойкостью и сметливостью, а способностью говорить без умолку не уступал сестре и девушкам нравился, так что сожалеть о недостатке красоты причин не имел.

И пошло веселье. Прежде чем сесть, Селяня должен был для каждого из своих побрательничков выкупить место рядом с одной из девушек по его выбору; при этом он всячески расхваливал парня, а Велемила, наоборот, старалась его охаять или смутить.