Перстень альвов, кн. 2: Пробуждение валькирии

Песня великанов сперва была невнятно слышна сквозь грохот камня, но постепенно под ударами их молотов дрожь земли утихала, бег трещин замедлялся и совсем замирал; и вскоре песня кузнецов гремела над берегом, в лад с грохотом их работы, голоса исполинов сливались в единое целое со звонкими ударами стали о камень.

Наложим мы цепина гнев великанов,дрожи, ужасайся,весь Имира род!Прочь, Мёркер, Токкен,Беги, злобный Бергскред,на пасти Авгрундаскуем мы замок!Готова ловушкадля злобного Волка,готова уздапасть земли оковать!Сеть мы сковалипрочной на славу,пора Хродерикув горе отдохнуть.

Размеренный грохот молотов утих. Один за другим, допевая последнюю строфу своей песни, кузнецы вошли в Смидирберг. Пламенный свет втянулся внутрь, склоны сомкнулись. Все стало как всегда, только берег озера стал неузнаваем, заваленный каменными обломками скал и перемешанными, сорванными с вековых мест валунами. Отовсюду торчали корни и обломанные ветки кустов и деревьев, виднелись ошметки сорванного мха, блестели свежие сколы камня.

Наступила тишина, после дикого грохота она давила на уши. Люди застыли, рассеянные по берегу и по ближайшим склонам. Дрожа, каждый озирался, пытаясь понять, жив ли он и уцелел ли хоть кто-нибудь кроме него. Кое-где раздавались стоны придавленных камнями или падающими деревьями. Хельги, держа в одной руке усмиренный меч, стоял над телом Торбранда; валуны сжали их со всех сторон, и он уже взял остывающую руку, чтобы затащить тело противника на камень, чтобы не дать пропастям его сожрать, когда вдруг заметил, что все кончилось. Покрытый каменной пылью, с мечом в руке, он сам напоминал одного из богов, уцелевшего в Последней Битве.

Обе валькирии исчезли: Дева Молний выполнила обещание, и никто из людей не видел, как Регинлейв увела дух погибшего конунга.

Вигмар Лисица стоял почти на том же месте, откуда наблюдал поединок, и за его локоть цеплялся совершенно ошарашенный и оглушенный Ульвиг. Поглядев в лицо отцу, он заморгал: по щекам Вигмара медленно ползли две слезы, а взгляд был устремлен на Кузнечную гору с таким напряжением, как будто этим взглядом он поддерживал весь свой мир.

– А… – сказал Ульвиг и закашлялся.

– Я знал, – произнес Вигмар, не замечая, кто рядом с ним, обращаясь как будто к себе самому. – Я знал, что он там. Хродерик Кузнец. Что он действительно живет в нашей горе и помогает нам удерживать все то, ради чего он жил. Я знал. Сначала мы не дали его кузнице остыть, а за это теперь он поддержал нашу.

Потом его взгляд изменился, в нем заблестело живое чувство. Он увидел, как по склону Смидирберга идет, пробираясь между покореженными стволами, не кузнец-исполин, а маленькое человеческое существо, тонкая девичья фигурка, окутанная волной медно-рыжих волос. Альдона, с изумленно открытым ртом, со слезами потрясения на глазах оглядывала изуродованный берег, мешанину камня и древесных стволов, замершие фигуры людей здесь и там, и весьма напоминала ту женщину по имени Лив, что выйдет из священной рощи после Затмения богов и увидит новый мир, который ей придется заново населять. За ней шел высокий мужчина с растрепанными соломенными волосами; вот он схватил ее за плечо и придержал, чтобы не оступилась. Из-за елки выскочил мальчик, за ним еще мальчик, поменьше, и женщина с белым покрывалом на голове. Кузнечная гора, как священная роща Хродмимир, выпускала на вольный свет сбереженное человечество, как птенцов из одной большой общей скорлупы.

Альдона увидела Вигмара, застыла, прижав руки ко рту, и слезы побежали из глаз ручьями. Стряхнув руку Лейкнира, она подхватила подол и побежала вниз по склону, прыгая по камням и упавшим стволам, не боясь свернуть себе шею в этом первозданном беспорядке, со всех ног побежала навстречу своему отцу, своему богу-вседержителю, который сумеет наладить здесь новую жизнь. Наконец-то он вернулся!

* * *

Местом погребения Торбранда конунга выбрали пустынную долину ближе к Раудберге. Вигмар не хотел хоронить конунга фьяллей вблизи своей земли, считая, что его курган будет внушать страх квиттам. И фьялли не противились: это опасение льстило им, а кроме того, не заселенная людьми долина будет вечно принадлежать одному Торбранду. Все-таки он завоевал для себя эту землю, и теперь уже никто и никогда его отсюда не прогонит.

По обычаю оружие Торбранда теперь принадлежало победителю, но Хельги отказался от Дракона Битвы. Он понял, что меч сам выбрал миг поражения своего владельца, и не хотел, чтобы это повторилось и с ним. Ярлы хотели увезти Дракон Битвы и передать его Торварду, который отныне становился конунгом фьяллей, хотя он сам еще не знал об этом. Но Эйра воспротивилась этому замыслу.

– Нет, нет! – говорила она, трепеща от волнения и ломая руки. По ее бледным щекам еще много дней катились слезы при воспоминании о Торбранде: при ее неоднозначном отношении к мужу Хёрдис и противнику Квиттинга смерть его потрясла ее, как падение одной из основ мироздания. – Этот меч не должен оставаться среди людей! Он приносит гибель… Пусть его похоронят! Пусть конунг владеет им вечно! Только он не выпустит его из рук, никогда не позволит ведьме завладеть им! Пусть он сохранит его! Он добыл его у великана, это его и только его меч! Как Мйольнир у Тора, их нельзя разлучать.

И ярлы согласились с ней. По правде сказать, даже у самых смелых стыла кровь при воспоминании о том, как Медный лес чуть не поглотил этот меч вместе с телом его последнего хозяина; никто не стал бы утверждать, что для Торварда это будет подходящее оружие.

Устройство кургана продолжалось дней десять. Был сооружен сруб, в который на высокое почетное сиденье усадили тело с мечом на коленях, а квитты позаботились о погребальных дарах. Насыпали высокий курган, на верхушку втащили и поставили высокий валун.

Над курганом фьялли и квитты дали друг другу мирные обеты; от Квиттинга их произносил Вигмар, от Фьялленланда – Фреймар ярл, ближайший родич нового конунга Торварда.

После этого войско фьяллей потянулось к побережью, к своим кораблям, оставленным в усадьбе Можжевельник. Сигвальд и Фреймар со своими дружинами задержались, чтобы присутствовать на свадьбе их общей родственницы Эйры дочери Асольва. Ее свадьбу с Хельги справляли одновременно со свадьбой Альдоны и Лейкнира; как и замышлялось когда-то давно, Хельги и Альдона вступали в брак в один день, но не друг с другом. Празднество назначили в усадьбе Кремнистый Склон, которую одна из невест покидала навсегда, а вторая должна была теперь назвать своим домом. Наконец-то все устраивалось: мир пришел на место вражды, свадьбы сменили погребения, взгляд от прошлого обратился к будущему.

Ночью перед свадьбой Эйра долго не спала. Девичья, в которой она прожила всю свою жизнь, была битком набита собравшимися на свадьбу женщинами округи. Рядом с ней сладко спала Альдона, и пламя очага бросало красноватые отблески на ее щеки. Эйра смотрела на свою давнюю подругу, которая теперь займет место хозяйки ее, Эйры, родного дома и, как богиня, заполнит его новыми людьми. Эйра ясно видела будущее своего рода, который будет жить здесь благодаря Альдоне. Вот ее старший сын; он виделся Эйре каким-то очень большим, и она знала, что он будет значительным человеком. Второй сын был просто приятным на вид, и ему дали имя из тех, что все они привыкли произносить… Хлодвиг, наверное; так захочет Альдона, и Лейкнир, конечно же, не станет спорить. А следом за двумя сыновьями шел еще кто-то, маленький и темный… Это была девочка, маленького роста, худенькая, с бледноватым личиком и огромными глазами… Ее звали Синн, в память о Синн Ур-Берге, которая в первую же ночь после ее рождения пришла к ее колыбели и дала ей завет, который слышала потрясенная Альдона, впервые в жизни встретившаяся с духом и даже не уверенная, что это не плод ее усталого после родов рассудка… Огниво… Амулет Синн Ур-Берге, ушедший из рода вместе с Хёрдис Колдуньей… Но это была другая, отдельная сага, и ее дороги пока застилал туман.

Эйре было жаль оставлять дом, где она родилась и выросла, прошлое которого она так хорошо знала и ценила. Ее невидимые корни уходили в эту каменистую землю, утоптанную десятками поколений ее предков, и оторвать эти корни было мучительно страшно, как будто вслед за этим должна была наступить ее смерть… Атенес-Кори, голос ее зрячей души, тоже пережила вместе со своим племенем отрыв от старых корней и вынуждена была пускать корни в новую, совсем новую и поначалу непонятную землю. Ее будущее на этой земле было чьим-то прошлым, прошлым народа с глубокими корнями, и эти две эпохи так переплелись друг с другом, что прошлое и будущее сделались неразличимы. Боги отняли у нее смерть, обрекая на долгий, беспредельный труд укоренения; она любила новую землю, на которой росло будущее ее народа, и тосковала по старой, в которой оставалось его прошлое. Атенес-Кори ждала смерти как освобождения и надеялась вернуться домой, возродиться на своей древней земле заново… Она знала, что возродится человеком, потому что путь перерождений идет только вверх – от камня к растению, от растения к животному, от животного к человеку. Она ждала, что возродится заново в той, которая не будет знать Земли Окаменевших и только иногда, уловив в душе отзвук непережитого, будет смутно догадываться, что эта жизнь не первая, что у живой человеческой души долгий путь, который не кончается со смертью тела, а значит, и смерть его не смерть вовсе, а новое рождение.

Эйра лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к ровному, успокаивающему ее, баюкающему дыханию безмятежно счастливой Альдоны, и в полудреме ей являлись видения, то ли сон, то ли пророчество, и тихий, близкий, совсем неслышный голос говорил не снаружи, а в самой глубине ее души:

Когда я умру, я сразу же проснусь на траве возле серого камня, и на земле возле меня будет стоять зажженный светильник. Будут сумерки; я возьму светильник и пойду с ним вперед. И на его огонек навстречу мне выйдут люди – женщины с белыми покрывалами на головах, бородатые старики, подвижные подростки. Они будут смотреть на меня изумленными глазами, переглядываться в недоумении, но едва только мой взгляд встретится с их взглядом, как я все узнаю о каждом из них: их имена, нравы и судьбы будут открыты мне, как будто каждый из них – это я сама. А потом я пойду с ними в их дом и буду жить с ними их жизнью, бесконечно вглядываясь в ее причудливые переплетения. Я буду умирать и рождаться, и жизнь моя будет повторяться снова и снова… Много, бесконечно много раз…