Первая леди города, или Между двух берегов

Через пару часов примчалась Ветка, привезла целый пакет всяких гелей, шампуней и кремов. Бросив его на пол, она кинулась к подруге, рыдая и капая слезами на повязки:

– Девочка моя бедная, как же тебе досталось! Господи, за что?

– Ой, прекрати, ты мне прямо на ребра навалилась, – взмолилась Марина, отстраняя от себя подругу. – Больно…

– Прости, солнце, я не хотела. А с чего ты вдруг решила банный день устроить? – без перехода поинтересовалась она, сбрасывая накидку и доставая из пакета домашний халатик.

– У меня завтра пресс-конференция, – сообщила Коваль, вытаскивая из волос карандаш, который использовала с утра вместо шпильки. – Поможешь?

– А зачем я здесь, по-твоему? – уходя в душевую и включая воду, отозвалась Ветка. – Сделаем все в лучшем виде!

Она притащила таз с водой и занялась мытьем Марининых волос, что оказалось процедурой болезненной и неприятной – повернуться нормально Коваль не могла, приходилось свешивать голову вниз, чтобы волосы висели до полу, и только так Ветка смогла их вымыть. В разгар процесса приехал Хохол с вещами, застал подруг смеющимися и мокрыми с ног до головы.

– Привет, Виолка, – сказал он на удивление дружелюбно.

– Привет-привет! – откликнулась удивленная не меньше Марины Ветка. – Ты чего это такой ласковый сегодня, Хохлина?

– Настроение хорошее – киска моя очнулась, хохочет вон, вся мокрая. – Он подошел к Марине и поцеловал, не стесняясь присутствия ее подруги. – Полотенце дай, – велел он Ветке и принялся сам вытирать волосы.

Ветка переодела Марину в ночную рубашку и халат, спрятав гипсовый корсет, высушила феном волосы, и Коваль завернула их в узел, подколов шпильками. Ну вот, завтра накрасится, линзы вставит – и вперед. Посидев еще немного, Ветка отправилась к себе, сообщив между делом, что Макар отказался от своих посягательств на ее особняк и даже помог разобраться с департаментом недвижимости, так что все у нее наладилось.

– Я рада за тебя, теперь сможешь спать спокойно и дурить людям мозги своим фэн-шуй.

– Вот напрасно ты так легкомысленно относишься к этому! – горячо заговорила Ветка, возвращаясь с порога обратно. – Это ведь очень интересно и, если вдуматься…

– Давай в другой раз вдумаемся! – перебила Коваль, улыбнувшись. – Если я сейчас же не усну, то завтра носом клевать буду и плохо выглядеть.

– Все, я уезжаю. – Чмокнув подругу в лоб, ведьма испарилась.

– От нее с ума сойти можно, если долго общаться! – выдохнула Марина, накрываясь простыней.

Розан не обманул и собрал толпу журналистов прямо в палате, куда все еле вместились со своим оборудованием. Марина даже слегка растерялась от такого внимания к своей персоне – не очень-то жаловала ее пишущая и снимающая братия. Но сюжет был настолько привлекательным и сенсационным, что все ухватились за возможность дать в свои издания горячий материал из жизни ментов и бандитов. Коваль полусидела в постели, демонстративно выложив поверх одеяла загипсованную кисть руки и слегка приоткрыв вырез халата так, чтобы был виден корсет. Волосы ее были забраны в хвост на затылке, макияж умело наложен, чтобы не скрыть ни единого синяка на лице, но подчеркнуть красивые синие глаза. Журналисты какое-то время разглядывали ее, потом, точно вспомнив, зачем были приглашены сюда, приступили к работе. Вопросы сыпались со всех сторон, Марина спокойно отвечала, все время чувствуя на себе пристальный и обеспокоенный взгляд Хохла, стоящего за спиной журналистов, – ему идея Розана не казалась столь блестящей, и он справедливо опасался реакции со стороны милицейского начальства. Когда все вопросы иссякли и журналисты, прощаясь и желая Марине скорейшего выздоровления, потянулись к дверям, от общей группы отделился высокий, красивый мужчина лет шестидесяти и подошел к кровати:

– Вы позволите поговорить с вами еще пару минут?

– Мне кажется, я все рассказала, больше добавить нечего, к сожалению, – откликнулась она, беря сигарету из протянутой Хохлом пачки.

Вид этого человека смутно напоминал что-то, возникло ощущение, что Марина уже видела мужчину раньше, но где – вспомнить не могла.

– У меня есть несколько вопросов, которые я не задал, – настаивал мужчина, и Коваль сдалась:

– Спрашивайте.

– А не мог бы я попросить вашего охранника оставить нас на некоторое время?

– Это еще зачем? – грозно спросил Хохол, прищурив глаза.

– Я понимаю, но… О, если вы боитесь, что я причиню вред вашей хозяйке, то обыщите меня, – догадался журналист и встал со стула, поднимая руки. Женька придирчиво ощупал его с ног до головы и посмотрел на Марину:

– Сама решай.

– Выйди, – кивнула она.

– Я за дверью, – бросил Хохол, выходя из палаты.

Они остались вдвоем, журналист разглядывал полулежащую перед ним женщину очень внимательно, словно изучал что-то в лице, глазах, и Марине стало не по себе:

– Что-то не так?

– Простите, отвлекся, – извинился он и приступил к вопросам: – Я специализируюсь на журналистских расследованиях, и меня заинтересовала эта тема. Вы не могли бы поподробнее рассказать о себе?

– Это-то при чем? – не поняла она.

– Мне хотелось бы сделать передачу более интересной, рассказать о вас вообще, а не только об этом диком случае.

– Моя жизнь не подлежит обсуждению, – отрезала Коваль решительно. – Если бы вы сразу сказали, чего хотите, то не отняли бы время у меня и у себя. Всего хорошего!

Возникла пауза, но журналист не торопился уходить, все стоял у кровати.

– А у тебя мой характер, дочка, – произнес он вдруг, глядя на Марину с гордостью. Она решила, что ослышалась:

– Попутал что-то, дядя?

– Нет, не попутал. Тебя зовут Марина Викторовна Коваль, твою мать звали Екатериной Алексеевной Козыревой, она работала официанткой в ресторане гостиницы "Север", пока не стала пить столько, что с подносом падала. Верно?

– Допустим, – прищурилась Марина. – И ты при чем здесь?

– А ты подумай, дочь, при чем.

– Не зови меня так, я тебе не дочь! – рявкнула Коваль, хватая новую сигарету, не будучи в состоянии осознать и осмыслить происходящее.

– Ты вправе злиться на меня, но поверь – я не мог жениться на твоей матери, я был в то время крепко женат, у меня рос сын, и связь с Катей была не чем иным, как мимолетной интрижкой в командировке, – тихо сказал журналист, стараясь заглянуть ей в лицо, но Марина отвернулась. – Я узнал о том, что у меня родилась дочь, совершенно случайно, когда в очередной свой приезд в ваш город пришел в ресторан и увидел твою мать. Она уже в то время сильно пила, я решил, что это просто попытка заставить меня платить алименты на чужого ребенка. Я пошел к ней из любопытства и увидел тебя – ты была тогда трехлетней малышкой, худенькой, с синими глазенками и русыми волосами. Я помню красный бант в твоей косичке, красненькое платьице в горошек…

– Чувствую, даже это не растрогало тебя, господин заезжий журналист, – зло бросила Коваль, понимая, что он говорит правду, – она и сама помнила эту сцену, когда мать привела домой какого-то мужика и он разглядывал ее, тогда совсем еще маленькую, пристально, словно сличал с кем-то. Самого мужчину Марина не помнила, конечно, ей ведь было всего три года, но ощущение от его взгляда врезалось в память накрепко. – Ты спокойно убрался к чертовой матери, бросив меня здесь, с пьющей бабой, не подумав о том, что со мной станется. Зачем тебе такие головняки, как незаконнорожденная дочь от забулдыгиофициантки?