Первая леди, или Рейчел и Эндрю Джэксон

Постоялые дворы, в которых они останавливались на ночь, были удобными. Но она радовалась, когда они добрались до Линчбурга, где должны были отдохнуть несколько дней в доме родителей майора Рейда. Родители Рейда, воспитанные люди, были рады и считали за честь принять чету Джэксон. Когда Рейчэл и Эндрю готовились спуститься к ужину, наверх вбежал молодой Рейд:

— Генерал, внизу находится делегация от Линчбурга. Завтра город дает официальный банкет в вашу честь. Из Монтичелло приезжает Томас Джефферсон, чтобы председательствовать на банкете!

Рейчэл увидела, что лицо Эндрю вспыхнуло от радости. Она протянула ему свою руку. Он крепко схватил ее. Со сверкающими глазами он пробормотал:

— У мистера Джефферсона есть основания ненавидеть меня. Я был осой, жалившей его все эти годы, и тем не менее он такой утонченный джентльмен, что готов проехать почти сто миль, чтобы присутствовать на обеде в мою честь.

«Да, — подумала Рейчэл, — вы можете теперь простить друг другу, ведь война с Британией кончилась, и она выиграна».

Картина, представшая ее глазам, когда она входила в бальный зал гостиницы в три часа дня и ее рука легко лежала на руке мистера Джефферсона, была куда более впечатляющей, чем бал в здании биржи в Новом Орлеане. Триста гостей стояли навытяжку, когда Рейчэл и Эндрю и между ними Джефферсон прошествовали по центральному проходу зала. Она плохо понимала, какие блюда и как менялись, однако под покровом спокойной беседы она чувствовала скрытую напряженность, словно все ждали чего-то крайне важного, но никто не знал, в чем оно заключается. Наконец, когда столы были убраны, встал председатель, сделал жест, просящий внимания, и повернулся к Томасу Джефферсону. Джефферсон медленно поднялся со своего стула с бокалом в руке. Седые волосы прикрывали его уши, глаза, выдававшие проницательность, блестели, и в свои семьдесят два года он все еще выглядел по-своему красивым патрицием. Протянув бокал к Эндрю, он произнес своим низким, приковывающим внимание голосом:

— Честь и хвала тем, кто возвысил достоинство страны.

Триста человек встали со стульев, протянули бокалы в сторону Эндрю и выпили в его честь. Голова Рейчэл начала кружиться: она понимала значение жеста мистера Джефферсона. В ближайшие дни его заявление появится во всех газетах Америки и станет главной темой разговоров в Вашингтон-Сити.

Что это означает? Лишь то, что мистер Джефферсон отлил в слова признательность нации за непоколебимую волю Эндрю к победе? Или же, как можно было прочитать на лицах многих стоявших, то, что Томас Джефферсон публично одобрил выдвижение Эндрю Джэксона как кандидата на пост президента Соединенных Штатов?

Но разве может это быть? Джеймс Монро [18] — один из самых старых и дорогих друзей мистера Джефферсона, он служил мистеру Джефферсону и мистеру Медисону на самых важных правительственных постах. Невозможно представить себе, чтобы мистер Джефферсон отбросил своего старого товарища, которого готовил на пост президента, ради человека, который долгие годы был его противником.

Ее мысли заняли несколько мимолетных секунд. В зале наступила тишина, насыщенная ожиданием глубочайшей драмы. Все глаза обратились к Эндрю: как он ответит на этот тост? Использует ли он этот банкетный зал как политическую платформу, оповестив всех о своем намерении бороться за пост президента? Или же упустит момент, ответит обычной вежливостью, скрыв свои чувства и желания?

18

Джеймс Монро (1758–1831) — пятый президент США (1817–1825).

Эндрю поднялся по левую руку от мистера Джефферсона. Его глаза не говорили ни о чем. После нестерпимо долгой, как ей казалось, паузы, в течение которой в зале сгущалась тишина, Эндрю поднял бокал и, улыбаясь мистеру Джефферсону, сказал:

— За Джеймса Монро, военного министра.

В зале началось столпотворение, гости размахивали руками, шумели и кричали друг другу через стол: ведь этими пятью короткими словами Эндрю Джэксон отвел свою кандидатуру на президентских выборах 1816 года, официально выдвинув Джеймса Монро из Виргинии. Все, что произойдет между настоящим моментом и выборами, приведет к умиротворению, ибо в Америке не будет никого, кто стал бы оспаривать кандидатуру мистера Монро.

Эта сцена навсегда запечатлелась в памяти Рейчэл: Эндрю, стоящий над шумной толпой с улыбкой, отчетливо видимой в левом уголке его рта, полугрустной и в то же время счастливой оттого, что он наконец-то принял решение и все сомнения и вопросы остались позади, хотя не без некоторого сожаления, ведь он добровольно отказался от шанса стать первым в своей стране. Рейчэл уловила странное выражение и на лице мистера Джефферсона. «Не выдал ли он, — спрашивала она себя, — не очень-то прикрытое чувство облегчения? Не повел ли мистер Джефферсон далеко идущую игру? Не сделал ли он, поняв характер Эндрю, красивый жест, проехал сотню миль, чтобы взять на себя роль председателя банкета и вознести хвалу генералу Джэксону в надежде, что тот в ответ сделает красивый жест в пользу Джеймса Монро?» Но что бы ни думал мистер Джефферсон, в ее уме не было сомнения относительно его безмерного удовлетворения: он не хотел, чтобы мистер Джэксон стал президентом, он страстно желал, чтобы этот пост занял его друг, сосед и протеже.

Вашингтон-Сити столько раз становился источником неприятностей для Эндрю, что город в ее представлении выглядел исчадием ада. Поэтому она подъезжала к городу с трудом подавлявшимися волнением и тревогой. Город крайне разочаровал Рейчэл: разбитые грязные улицы, уродливые кирпичные дома без зелени около них, стоящие вразброс на полях и болотах. Впечатление неухоженности, почти заброшенности усугублялось разрушениями, причиненными британцами, которые сожгли Капитолий, дом президента, казначейство, государственный и военный департаменты, и они были восстановлены лишь частично.

В первое утро их пребывания в Вашингтон-Сити Эндрю поднялся с первыми лучами солнца. Рейчэл, проснувшись, увидела, что он ходит по комнате гостиницы в нервном, возбужденном состоянии.

— Эндрю, какие неприятности?

— Именно то, что я намечал для сегодняшнего поединка с военным департаментом. Департамент и президент получили из Нового Орлеана письма, опротестовывающие арест мною судьи Хэлла и Лаллье за их провокационные публикации в «Курьере».

— Но ведь здесь знали, что ты ведешь войну!

— Как всегда, люди вдали от поля боя хотят, чтобы вы сражались по правилам джентльменов.

В это утро майор Рейд взял ее и Эндрю-младшего в поездку по городу, но Рейчэл настояла вернуться пораньше, до возвращения Эндрю из военного департамента. Эндрю вернулся воодушевленный, восклицая:

— Я тревожился из-за пустяков! Едва я начал объяснять, почему ввел военное положение, как секретарь Дэллас сказал, что объяснений не нужно, что в Новом Орлеане я действовал правильно, что президент, а также главы департаментов довольны моими действиями. Я пытался убедить президента одобрить содержание постоянной пятнадцатитысячной армии, но самое большее, чего я добился, — это армии в десять тысяч.

Почувствовав облегчение, Рейчэл сказала:

— Я рада, что ты вернулся в таком хорошем настроении: мы приглашены на обед к Монро в три часа, и, откровенно, я немного нервничаю.

— Нервничаешь из-за Монро? Он самый лояльный и дружественно настроенный человек из всех, кого я когда-либо знал.

— Меня беспокоит не мистер Монро, а его жена. Я слышала, что ее считают аристократкой, говорят, что она происходит из высших кругов нью-йоркского общества и весьма высокомерна в своем поведении.

— Ты будешь принята так, как ни одна женщина не была когда-либо принята другой.

— Почему?

— Потому, что мы помогаем осуществить честолюбивый замысел всей ее жизни — стать первой леди.

Уродство города сглаживалось для Рейчэл радушием его жителей. Казалось, каждая семья хотела видеть их у себя. В отеле «Маккеовин» был дан в их честь блестящий бал, на котором присутствовали все важные правительственные чины. Президент Медисон устроил для них официальный прием в «Октагон Хауз», сопровождавшийся роскошным обедом, на котором присутствовали все члены дипломатического корпуса, включая сотрудников британского посольства. К глубокому изумлению Рейчэл, Эндрю и британский посол долго и сердечно беседовали.