Первая любовь (сборник)

Паук сбежал из бумажника и поселился на голой стене дедовой спальни, облюбовав небольшой участочек у окна, который оплел пушистой ангорской паутиной.

Потом Нину бессовестно извлекли из алмазной колбы, ободрали и спрятали куда-то облачко розовых лент, одели испуганную девушку в накрахмаленное белое платье, жесткое, неудобное, похожее на дачный абажур. Обдуваемую сквозняком, что врывался в приспущенное окошко, ее повезли на стареньком «Москвиче» брата, ругая беспорядочное городское движение, сломанные светофоры и бестолковых пешеходов. Она в печали сосала краешек фаты, ведь незадолго до этого в неизъяснимом волнении, наобум открыла одну из книг Нико и получила следующее предсказание:

«Отвод сточных вод по трубам осложняется одним обстоятельством. Диаметр этих труб достаточно большой, чтобы обеспечить максимальный расход жидкости. Большую часть времени они остаются пустыми или почти пустыми. В итоге они могут соединить жилые помещения с системой, содержащей отбросы».

За окном рекламный щит, оповещающий о предстоящем строительстве крупного банка, вопрошал, рады ли вы, что удалось сберечь свои сокровища. На это Нина во всеуслышание ответила «да», скрепила радость подписью и через силу проглотила горьковатое шампанское, бьющее в нос крошечными пинг-понговыми шариками. Потом, сжав до боли в посиневших на августовском ветру кулачках белый тюль кринолина, Нина спешила по серой брусчатке вдоль кирпичной стены, точнее, ее вели под руки как слепую и беспомощную. Подслушав обрывки приглушенного разговора, она поняла, что старик Гарькович нездоров. Болезнь обостряется, и надо спешить, чтобы успеть перенять у него хотя бы общие принципы проектирования. От этого Нинины внутренности пронзило нехорошее предчувствие и такая резкая боль, словно марионетку дернули за нити всех имеющихся в наличии вен и кишок. Ей пришлось намекнуть на необходимость уединиться. Возле ГУМа отыскали ярко-синюю пластмассовую и очень узкую туалетную кабинку. Дверь скрыла Нину от обветренных белесых медальонов. Или все же это были лица? Кое-как скомкав юбку, она втиснулась в темный ящик. Неподвижная, дурно пахнущая карета никуда не неслась. Нина, смяв юбки, старалась не журчать, но слегка замочила краешек фаты. В сумраке было не разглядеть, насколько явен ущерб, уголком пришлось попросту пожертвовать. При этом скверные предчувствия и меланхолия стучали в сердце: «Открывай скорей». «Обойдетесь», – шептала Нина, догадываясь, но не осознавая, что вышла замуж. Что добродушный, робкий Нико терпеливо ждет ее за дверью кабинки. А о брачной ночи и вовсе пока не хотелось думать.

* * *

В квартиру номер 12 на третьем этаже дома по улице Плюева въехала накануне поженившаяся молодая чета.

Въезжали в пустое помещение шумно, имея при себе один-единственный предмет мебели, обернутый многими слоями целлофана. Контуры предмета, рассмотренные соседями в окна, через очки для близорукости, сквозь театральные, морские и полевые бинокли, а также в подзорные трубы и оптические прицелы, многим напомнили необъятных размеров диван – другой версии и быть не могло. Молодожены представляли собой мешковатую парочку румяных подростков. Внимательные зрители, спрятанные за шторами, портьерами и бельем балконов, так и не поняли – это худой парень с пышным, как у пони, хвостом и пухлая задастая девушка или наоборот – худая девица-жердь и мясистый парень, похожий на прыщавого гнома. Тем временем диван шумно подняли по лестнице на третий этаж с помощью сопровождающего их офицера. У подъезда долго обнимали рябого старичка, который громко бубнил, буянил, а блеск полувекового железа у него во рту чуть не ослепил бедных зрителей, и без того уже прилично утомленных грохотом. Потом минут десять этого самого старичка подсаживали в грузовик, а он никак не мог вовремя согнуть ноги и прижать к себе руку с палкой. И в итоге даже порвал довольно приличный шерстяной костюм цвета фиников. Машина, дыхнув выхлопом, унеслась. Напряженно следившие и шепчущие себе под нос советы нерадивым молодоженам зрители разошлись: кто – на софу, кто – к телевизору, кто – под освежающий душ. Но спустя некоторое время соседи с тревогой заметили, что приезд новоселов явился лишь прелюдией последующей увертюры шума и беспорядка. Примерно полчаса спустя за пределы стен квартиры номер 12 стали расползаться приглушенные стоны, скрип пружин и такие громкие прыжки, словно спортсмен-легкоатлет тренируется перед олимпиадой европейского масштаба. Но слушатели догадывались об источнике шумов, смущенно опускали глаза, включали погромче телевизоры, витиевато защищая новых соседей от нападок недогадливых детей. Однако прошел час, другой, третий, а звуки продолжались с той же интенсивностью, словно работал конвейер, о сути которого как-то неприлично было задумываться, тем более что вздохам, обрывкам фраз, рычанию вторил звон стекол, шум воды, скрип, и вскоре весь дом начал медленно расшатываться в ритме, задаваемом беснующейся парочкой.

Ночью вакханалия не унялась, а лишь слегка поутихла, но шепот, в который старательно вслушивались многочисленные свидетели, был слишком громок, чтобы сладко заснуть, и слишком тих, чтобы разобрать слова. Не удовлетворив любопытство, соседи бились на смятых простынях, в горячке и сквозняке из открытых для лучшей слышимости окон, но так ничего и не смогли понять. Гульба не прекращалась и с визитом того офицера – уже в штатском – в новехонькой кожаной куртке, теплой не по сезону, и за рулем синего, еще без номеров «Ауди». Треск, прыжки, царапанье паркета, обрывки голосов стали еще яростнее. Оскорбленные жильцы приуныли, а после, как по команде, хотя и без взаимного соглашения, вызвали каждый по участковому, который был на район один, явился на следующий день и застыл, прислушиваясь к шуму, скрежету и глухим стукам у двери двенадцатой квартиры. Два часа спустя участковый вынырнул из-за скромной деревянной двери, обнажив краешек пустынного коридора квартирки со старенькими желтыми обоями, промокнул клетчатым платочком крупные капли пота со лба и, ничего никому не объяснив, ушел. Свистопляска не прерывалась ни во время его визита, ни после. На повторный вызов в отделении сообщили, что участковый уехал в Литву к старику-отцу на неопределенный срок.

Наконец отчаявшийся отдохнуть инженер, проживавший этажом ниже, вызвал «Скорую» по адресу буйной семейки. Но и это не увенчалось успехом – санитаров попросту не впустили, продолжая производить грохот, царапанье и приглушенные обрывки не то вздохов, не то фраз. Квартиру по-прежнему навещал их усатый офицер, теперь все чаще в штатском. Он заполнял остатки тишины стальными нотками голоса и в один прекрасный день наконец-то усадил парочку в свой новенький «Ауди» и поспешно увез неизвестно куда. После их отбытия шум прекратился. Это несказанно обрадовало соседей, дружно попадавших на кровати и в кресла, устало шепча: «Спать, спать».

Дед сидел на диване, закутавшись в шерстяной зеленый плед, пустыми остекленевшими глазами высматривал что-то сквозь кирпичи стены, словно все продолжал искать вход в заветную галерею. На кухонном столе среди немытых тарелок, как использованные салфетки, валялись обрывки чертежей, но разобрать на них что-либо было довольно трудно. Нико поднял с пола и тут же уронил набросок подвального помещения с подземным гаражом, мойкой для машин, холодильником двух баров и двумя потайными кабинетами для заседаний. Наблюдающим скорченную фигурку на диване становилось ясно, что дед здорово сдал. Старик и вправду осунулся, молчал и почти незаметно, через силу, дышал. Никогда еще Нико не прислушивался к дыханию деда так напряженно – есть или…

На следующее утро парочка вернулась на улицу Плюева, с утроенным остервенением возобновив грохот. И дом заходил ходуном. Звенели ключи или цепи, щелкали наручники, безжалостно раздирали воздух хлысты или кто-то раскачивался под потолком на канате, не циркачи ли это без устали тренируются или каскадеры? Казалось, в квартире номер 12 происходила настоящая швед русский колет рубит режет бой барабанный крики скрежет звон пушек топот ржанье стон. Обрывки возгласов были то грубы, то жалостливы, ночью осипшие голоса не то молили о пощаде, не то просили воды. Ножки мебели царапали пол. Что-то шуршало. Целое стадо диких кобылиц-невест носилось в поисках водопоя самцов. Царапали друг друга по скользкой, упругой коже тюлени. И громко вопили преследуемые удавом макаки.

Когда дверь с грохотом рухнула, подняв облако пыли, в квартиру возмущенно влилась толпа человек из десяти агрессивных и взъерошенных соседей. Ворвались и застыли, обнаружив в единственной, но просторной комнате следующее. Девушка в синем сарафанчике тихонько сидела на полу у стены и гладила серого котенка. Она даже не взглянула в сторону коридора и пропустила мимо ушей шум вторжения разгневанных людей. Не глядела она и в центр комнаты, где мешковатый взмыленный парень в одних черных бриджах возился у необъятного чертежного стола, то бросая на пол железный угольник, то подлетая к компьютеру на подоконнике. Парень мелькал среди голых стен и смятых, разорванных листов. Он стонал, гудел, дребезжал, хватал с пола разбросанные книги, с шумом листал их, слюнявил пальцы, чинил скрипящую рейсшину, точил карандаш кухонным кинжалом, швырял за окно ластик-тунеядец, молился Богу, залезал на стол и вертелся на нем, исполняя какой-то ритуальный танец, а потом, высунув язык, чертил линию. Спокойно глянув из-под бровей на всех этих синих от злости людей, нервно застывших с победоносными лицами завоевателей средневекового города, он тихо бросил: «Посмотрел бы я на вас. Завтра сдача проекта, а я все на третьем этаже топчусь, если учесть, что подвальные помещения отчертил дед».

Инженер со второго этажа понимающе описал круг почета, рассматривая разбросанные на столе листы. Кто-то вставил неловкое насчет тишины. Вскоре коридор опустел. А Нина все напевала и ловила котенка, который устремился к пустому дверному проему и уже карабкался на взломанную дверь, что лежала на полу, под завываниями сырого и сердитого подъездного сквозняка.

* * *

Во дворе особнячка покачивались фигуры в черном, сером, голубом, лиловом. Исполосованные пиками чугунной изгороди, вдоль которой несся Нико, пугаясь песни ветра в ушах. Он тащил Нину за холодную ладошку, чувствовал себя студентом, который опаздывает на экзамен, не успев подготовиться, и ничего хорошего не ждал. Он догадывался, что сегодня никакое чудо не смогло бы спасти положение. Ведь в чехле-цилиндре лежали чертежи всего шести этажей, а о макете нечего было и думать. От этого ветер казался ему еще холодней и пробирал, словно в теле были щели, пропускавшие порывы насквозь.

Нина завороженно рассматривала черные «Мерседесы», похожие на жуков-могильщиков, что важно, рядком выстроились у парадного входа в особняк банкира. Вдруг что-то хлопнуло. Слащаво улыбаясь, заплывшая маска вручила Нико бокал с шампанским. Море рук вытянулось к рукопожатию. В приемной народа было еще больше, двери в кабинет директора были гостеприимно распахнуты, вдоль стены белел стол с горками салатов, от одного вида которых Нико затошнило. Все улыбались, расступаясь перед ним. Теперь Нинина рука грела его, как кипяток, он дрожал от холода, а челюсти свело, перекосив лицо в жалкой улыбке. За последние две недели он исхудал, пухлые щечки пропали, скулы туго обтянулись бледной кожей с нездоровым болотистым оттенком. Выходной костюм висел, заставляя Нико то и дело проверять, не двинулись ли вниз брюки, слабо удерживаемые стареньким дедовым ремнем. Мысли об этом ремне влекли за собой целый шлейф скорби, любое упоминание о деде крючило и корчило его внутренности, да так нестерпимо, что дыхание прерывалось. Чтобы отвлечься, он несчетное количество раз на новый лад повторял про себя оправдания, сжимал в руке сверток с чертежами шести этажей и подвальных помещений. Время насупилось и треснуло. Казалось, вся оставшаяся жизнь и будет этим тягостным, невыносимым ожиданием вопроса, где же остальные сорок этажей и почему вы не успели, ведь времени было достаточно, почти два месяца. После чего они наверняка потребуют вернуть задаток. Оводами жужжали в ушах, галками клевали сердце предчувствия неминуемого наказания – ведь задаток уже потрачен на квартирку, на свадьбу, на новенькую тачку Нининого братца. А вдруг Нину отберут и уведут от него. Но как избежать сцены позора, когда приглашено столько людей, чьи незнакомые лица преисполнены важности. В ожидании они смеются, группками потягивают из фужеров сладкое и беззаботное вино, и где-то среди них затерялся банкир. Вон он, со смехом дружески обнял грузного седого мамонта с девицей в коротеньком прозрачном платьице, раствор ног которой как раз – ширина кабинета, а объем обеих частей бюста – побольше вместительности вазы с сияющими виноградинами и персиками, пенящимися во рту пожилой очкастой репортерши в бирюзовом брючном костюме.

Лица гостей действительно немыслимы: отекшие старики, их женщины в букле, пот на котором забит литрами духов. Нико глубоко заглатывал воздух, наслаждаясь последними мгновениями затишья перед скандалом. Напряжение не позволяло ему даже смотреть по сторонам – цвета расплывались, отдельные фигуры заслоняли собой все остальные, как, например, высокий брюнет в бежевом костюме, с кровожадной ухмылкой марширующий возле женщины с теннисными мячиками грудей и икр. Нико проклинал собравшихся, каждую пуговицу на их одежде, каждую пряжку их обуви, нервничал, никак не мог до конца выдохнуть и сглотнуть. Он напряженно ожидал, что с минуты на минуту музыка затихнет и в шуршащей, чавкающей тишине придется сбивчиво признаться, что вместо предполагаемой группы из двадцати проектировщиков работал он один и еще немного помог дед.