Первая любовь

Кочегар Матвеев часто напевал шуточную песенку:

Люблю я крепкий шторм на море,Когда… на берегу сижу.

Сам Матвеев любил море всей душой.

Сильный шторм на море, конечно, приносит мало удовольствий. Нос парохода зарывается в воду, волны с ревом врываются на полубак, и свирепствуя, катятся по палубе, обрывая и унося с собой все, что слабо дер­жится на судне. Обезумевший ветер таранит капитан­ский мостик, словно хочет обезглавить корабль, рвет флаг, будто задумал лишить корабль достоинства и че­сти. И все-таки чаще всего эта тяжелая схватка оканчи­вается победой экипажа корабля. Обессиленное море сдается, начинает успокаиваться. Ветер уходит далеко.

Спокойное море не менее красиво и могуче, чем штормовое. Тогда оно бархатисто-голубое или зеленова­тое, с мириадами световых отблесков. И, глядя на него, порой кажется, что нет ничего в мире, кроме сливаю­щихся в горизонте неба и моря.

Хорошо быть моряком и в то же время художником!

Счастливец Илько! У него много рисунков, где изоб­ражены море и корабли, скалистые берега и тихие бух­ты. Может быть, Илько будет учиться и потом напишет такую картину, которая прославит его. Я верил, что Илько станет знаменитым художником.

Скоро «Октябрь» придет в Архангельск, и мы снова будем в Соломбале. Я любил море и пароход «Ок­тябрь», но почему-то всегда тосковал по Соломбале, по зеленым тихим улочкам, по речке, у берегов которой всегда теснились карбасы и лодки. Скоро я увижу маму, деда Максимыча и, может быть, встречу Олю.

Обычно, если пароход приходит в порт, моряков встречают на причале родные, знакомые, друзья. А те­перь-то уж нас обязательно будут встречать. На «Ок­тябре» находятся спасенные англичане. Павлик Жаво­ронков получил из редакции газеты радиограмму – про­сили сообщить подробности розысков и спасения анг­лийских моряков.

Если бы на пристань пришла Оля! Но это невозмож­но: ведь она не знает о приходе «Октября». Да и зачем она придет? Может быть, за все это время она даже не вспомнила обо мне.

Когда я оставался один, я часто вынимал из запис­ной книжки фотокарточку. Оли и рассматривал ее, вспо­минал разговор с ней, наше детство и последние встречи.

…К утру ветер усилился. Начинался шторм. Я вы­шел на вахту. Качка мешала работать – машину сма­зывать стало очень трудно.

На палубе что-то воет, шумит, грохочет. Кажется, что рушатся палубные надстройки, лопаются тросы, па­дают мачты. Внизу, в машинном отделении, когда не ви­дишь, что творится вверху, становится жутко и хочется поскорее вырваться на палубу.

Мы благополучно отстояли и сдали вахту.

– Сегодня нас изрядно потреплет, – сказал стар­ший машинист Павел Потапович. – Ты, кажется, еще не был в крепком шторме? Ну, ничего, держись, парень! Наш «Октябрь» выдержит, а от качки не умирают.

Едва я поднялся на палубу, как на меня налетела огромная волна, подняла и ударила о стенку. Я упал и тщетно пытался за что-нибудь ухватиться. Холодная громада воды потащила меня за собой. Я ощутил себя совершенно беспомощным и не мог даже крикнуть.

Вдруг я почувствовал, что кто-то держит меня. Вода схлынула, и я услышал ворчливый голос боцмана Родионова:

– Ходи, да смотри! Здесь не на бульваре… эдак и за бортом можно оказаться!

Боцман, уцепившись одной рукой за ванту, другой крепко держал меня за рукав.

У меня сильно болел затылок. Родионов помог мне добраться до кубрика. Пробираясь по кубрику, он ру­гал кочегаров за беспорядок в помещении.

– Думаете, шторм – так и уборку делать не нужно!

– Делали уборку, Иван Пантелеич, – оправдывал­ся дежурный, – да только пользы никакой. Летит все…

Я разделся и лег, но уснуть не мог. Должно быть, я очень сильно ударился затылком о стенку. В голове гу­дело, и я с ужасом думал о том, что могло бы произойти со мной, не окажись поблизости боцмана.

Скорее бы попасть в Архангельск.

– Оля, – позвал я в полусне.

Дверь кубрика отворилась, и вошел старик с бород­кой в белом халате, очень похожий на доктора, кото­рый лечил дедушку Максимыча.

– Кто ты? – сказал доктор. – Мальчишка, ученик, ветрогон, сын матроса. И не больше!

Обиженный, я хотел возразить доктору, но вдруг увидел, что на месте доктора уже стоит начальник мор­ской школы и говорит:

– А она – дочь капитана, дочь героя, она закончит среднее и потом высшее образование, получит диплом врача или инженера.

Я хотел сказать начальнику школы, что тоже буду учиться, но и его вдруг не стало.

– Оля! – снова позвал я.

Илько приподнялся на койке и тихо спросил:

– Ты что-то сказал, Дима?

Но я уже не в силах был отозваться. Сон навалился на меня, глухой и тяжелый.

Проснулся я с той же страшной головной болью. Мне пора было опять идти на вахту. Спал я долго.

Что творилось в нашем кубрике! Ботинки, какие-то тряпки и осколки разбитой кружки валялись в углу у двери. То и дело вздрагивая, раскачивался на подвесном крюке ярко начищенный медный чайник. Световая по­лоска от иллюминатора прыгала на чайнике. Хотелось тишины, покоя, а вокруг трещало, свистело, грохотало.

Пришел кочегар Матвеев и сказал:

– Да, погодушка – девять баллов!

Стараясь не думать о головной боли, я вскочил, быстро оделся и отправился в машинное отделение, на вахту «Все на вахтах, все работают, – думал я. – Нельзя раскисать. Ведь я же комсомолец».

От этих мыслей сразу стало легче. И шторм в девять баллов уже не казался страшным.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ СИНИЙ ЧЕРЕП

Два дня я не видел Грисюка. Впрочем, и остальные наши немногочисленные пассажиры во время шторма не показывались на палубе. Только в Белом море, когда шторм наконец утих, пассажиры стали появляться на­верху. Вышел и Николай Грисюк.

– Сегодня придем в Архангельск, – сказал я ему. – Пойдемте сразу к нам. Дедушка очень обрадуется. Вы ему все и расскажете.

– Придем к вечеру, поздно будет, – ответил Гри­сюк. – Ты мне адресок дай, я утречком завтра и загля­ну. А сегодня себя в порядок привести нужно. У меня тут поблизости знакомые были. Может, живы-здоровы…

Я написал на листочке бумаги наш соломбальский адрес и передал Грисюку:

– Только обязательно заходите!

– Обязательно зайду.

Северная Двина встретила нас полным штилем. При­ближался вечер, но северному июльскому солнцу было еще далеко до заката.

«Октябрь» миновал Соломбалу и подошел к причалу Красной пристани. Пассажиры с вещами уже толпились на палубе, готовые поскорее покинуть пароход и ока­заться в городе, в котором так давно не были. Но стар­ший помощник капитана предупредил пассажиров, что прежде всего сойдут на землю англичане.