Первая мировая война. Катастрофа 1914 года
Шрифт:
Однако союзники не смогли воспользоваться замешательством врага и сокрушить его окончательно, поскольку после августовских разгромов им не хватало ни сил, ни средств. Британские экспедиционные войска могли бы многого добиться, тесня отступающих немцев, однако они этого делать не стали. За все Марнское сражение британцы потеряли лишь 1701 человека – меньше, чем некоторые французские бригады. Будь на то единоличная воля британского главнокомандующего, они не сражались бы вовсе. Участие в контрнаступлении было заслугой Асквита и Китченера, а не сэра Джона Френча. Маловероятно, впрочем, что более энергичные действия британцев помогли бы Жоффру превратить свою победу в окончательное поражение Германии, однако они наверняка увеличили бы нанесенный врагу урон (особенно по части военнопленных) и осложнили бы отступление Клюка и Бюлова.
После долгих недель уныния и страхов за исход войны победа на Марне вызвала всплеск ликования в стане союзников. Сэр Эдуард Грей писал коллеге из правительства 14 сентября:
659
Grey to Percy Illingworth 14.9.14 Illingworth papers
660
Lacouture p. 31
661
Coeurdevey pp. 35–6
Однако у владеющих ситуацией немцев не вызывало сомнений, что шансы на быструю развязку упущены. В Морском департаменте Альберт Хопман заламывал руки. «Общее положение дел крайне неблагоприятное», – писал он, виня в сложившейся ситуации «огрехи прошлых лет». Хопман порицал правительство за слабость и нехватку сильных личностей: «Наша система не сумела привнести силу и ум в первые ряды правительства и государственных деятелей. <…> Это печально, очень печально, бедная Германия» {662} . Несколько дней спустя он называл войну «невероятной глупостью» ответственных за внешнюю политику страны {663} . Единственное утешение Хопман видел в «духе народа. Его можно поддержать лишь масштабными демократическими уступками. В противном случае нас ждет революция, и династия [Гогенцоллернов] падет. Маловероятно, что нашим политикам хватит ума [сыграть на опережение]».
662
Hopman 15.9.14 p. 43
663
ibid. 17.9.14 p. 439
Франция тем временем вздохнула с облегчением. 15 сентября Эдуард Веллан писал в l’Humanit'e: «Начало уничтожению прусского империализма положено. Оно совпадает с началом решительной победы союзных армий». Выражение «марнское чудо» ввел в декабре Морис Баррес, назвав сражение «вечным французским чудом, чудом Жанны д’Арк, святой покровительницы Франции». В это время католическая церковь во Франции призывала к религиозному возрождению, и, вторя Барресу, один священнослужитель выпустил буклеты с заголовком «Марнское чудо». Военные же, что неудивительно, смотрели на сентябрьские события более трезвым и осторожным взглядом. Полковник по фамилии Дефонтен писал 25 сентября: «Мы пережили самый тяжкий этап войны – физическое истощение, нехватку припасов, невосполнимые потери офицерского состава» {664} .
664
Desfontaines p. 133
После 1918 года Марна подкрепила придуманную немецкой армией концепцию «удара в спину». Официальная история гласила: «Масштабная историческая битва на Урке и Марне была остановлена искусственно! Правый фланг немецких войск отступил, отказавшись от почти завоеванной победы!» {665} Людендорф писал в 1934 году: «Армия не была разбита на Марне в 1914 году. Она была победительницей» {666} . Это вымысел. Миф о немецкой несокрушимости был развенчан, и французская армия восстала из пепла поражения. Войска Жоффра воспряли духом, перейдя в наступление и отвоевывая у захватчиков драгоценные километры французской земли. Капитан Плье де Дис попал как-то на ночлег к нелюдимой старухе, у которой недавно стояли немцы. Ложась в кровать, де Дис задумался на секунду, меняла ли хозяйка
постельное белье после их ухода, но потом пожал плечами: «Что за вопрос для солдата в разгар войны… Буду спать, ни о чем не думая» {667} .665
Reichsarchiv Vol. IV p. 270
666
Ludendorff Das Marne-Drama Munich 1934 p. 1
667
Givray, Jacques (Capitaine Plieux de Diusse) Journal d’un Offi cier de Liaison (La Marne -: – La Somme -: – L’Yser) Paris Jouve 1917 p. 86
2. «Пат в нашу пользу»
Немцы организованно отступили от Марны и умело выбрали позиции, позволяющие закрепиться. Мольтке в последних значимых приказах перед тем, как сдать командование, велел армиям к югу от Реймса прекратить атаку – особенно в районе Вердена и у Нанси – и окапываться. Таким образом, появилась возможность задействовать войска в новых операциях, в частности, на просторах западной Бельгии и северной Франции, куда еще не ступал немецкий сапог. 14 сентября начальник Генштаба получил приказ кайзера сказаться больным, и, поскольку от немецкого народа новость о смещении Мольтке скрывалась, он еще не одну неделю просидел в ставке, покинув ее лишь для бесславной операции на Антверпенском фронте.
Фалькенхайн, принявший от Мольтке оперативное командование, в свои 53 был моложе всех остальных командиров армий. Этот холодный, нелюдимый гвардеец был, в отличие от Людендорфа, симпатичен кайзеру. Смекалка и проницательность (он входил в число тех, кто с самого начала предсказывал, что война затянется) сочетались в нем с некоторой нерешительностью. Отдавая всего себя военному делу, он мало спал и часто совещался с командирами корпусов в предрассветные часы, а кроме того был человеком одиноким и крайне скрытным. Обладая куда большей твердостью духа, чем Мольтке, за последующие два года на посту главного немецкого военачальника Фалькенхайн проявил немалый талант. Однако и ему пришлось столкнуться с теми же неразрешимыми проблемами, что и предшественнику. Генерал Герхард Таппен, разработчик вторжения немецких войск во Францию, остался начальником оперативного отдела, а значит, о смене стратегии речь не шла. Поначалу Фалькенхайн отказывался считать вынужденное отступление на Марне непоправимым. Его непосредственной задачей было твердой рукой наладить взаимодействие между командирами армий – то есть исправить досадные просчеты Мольтке.
Отношения с Таппеном у него не сложились почти сразу. Новый начальник Генштаба выступал за отказ от доктрины большого охвата, намереваясь перебросить войска в Бельгию, чтобы обойти союзников с оголенного фланга, рядом с которым оставалось 300 км открытого пространства. Таппен же хотел возобновить атаку по центру, между Суассоном и Реймсом. Вскоре верх одержал начальник оперативного командования – отчасти потому, что для переброски войск через фронт не хватало железнодорожных линий: большинство из них шли с востока на запад, а не с севера на юг, тогда как на бельгийских железных дорогах царил хаос из-за постоянных диверсий. В результате немцы ограничились рядом атак – плохо спланированных, затратных и безуспешных.
Союзники тем временем пытались обратить победу на Марне в стратегический триумф, проведя в 40 км к северу от предыдущего плацдарма серию сражений длиной в месяц, которые вошли в историю как Битва на Эне. Неторопливая Эна протекает в долине, за которой круто вздымаются 100-метровые лесистые холмы. За холмами лежат поля, вдоль которых проходит дорога около 33 км длиной, известная как Шеман-де-Дам (Дамская дорога). Название свое она получила в честь дочерей Людовика XV Аделаиды и Виктории, которые ездили по ней в гости к графине Нарбоннской в Шато-де-ла-Бов.
В ходе наступления некоторые французы, если верить презрительному отзыву Эдуарда Кердеве, прихватывали «вульгарные трофеи с мертвых тел немцев, покрытых коростой крови и грязи… набивали мешки немецкими шинелями и шлемами, которые все равно не смогут носить». Однажды вечером в сентябре сержант из части Кердеве приволок вражеского солдата, пролежавшего пять дней под открытым небом с переломом бедра. «Мы содрогаемся от ужаса при мысли о муках этих раненых, которые не могут укрыться ни от дневной жары, ни от ночного холода, ни от дождя. Этот бедняга отдал спасителю свои медали, пуговицы и предлагал денег».
Восточнее лежали окружающие Реймс холмы и леса Аргонна, где сражалась 5-я армия Франше д’Эспере. Она продвигалась от Марны не быстрее британцев, однако ее медлительность оправдывали перенесенные в прошлом месяце испытания. Заняв Реймс, 5-я армия весь сентябрь и даже часть октября продолжала наступать – маленькими шагами, но с большими потерями. С 17 по 19 сентября немцы обстреливали город, серьезно повредив собор. Этот вандализм возмутил и растревожил французскую столицу: парижане уверились, что в случае попадания их города под обстрел немецкой артиллерии осквернены будут и Лувр, и Дом инвалидов, и Нотр-Дам, и другие сокровища. Вряд ли их страхи можно назвать необоснованными.