Первая школа жизни, или Отличная общага

«К тебе» – значило на два этажа выше. Там мои и его сокамерники, мы уже дружили комнатами, смотрели лидера проката: первую часть «Властелина колец» в переводе Гоблина. Я тоже порывался посмотреть, но, услышав, что хоббита зовут Федором, смеялся до, и после падения со стула. За громкое поведение меня приговорили к незамедлительному сну, показали, в какой стороне кровать и даже освободили для меня нижний ярус. Как бы не так! С приговором я был согласен, но спать на нижнем ярусе, по какой-то ведомой только мне тогдашнему причине, категорически отказался. И начал сам для себя готовить к лежке верхний ярус. Подготовка заключалась в следующем: я, с уже закрытыми глазами, нащупывал на кровати тот или иной предмет, не входящий в комплектацию постельного набора, и демонстративно сбрасывал его на пол. Поскольку в своей нормальной трезвой жизни я уже успел прослыть человеком спокойным, рассудительным и вежливым, то мое безобидное, но определенно хамское поведение друзей только позабавило, и они мешать мне не стали. Заснул я мгновенно. Как проснулся и слез, я не помнил, осознал я себя уже на подступах к туалету, где и случилось то, к чему призывал меня многоопытный Масяня.

Умывшись, и даже немного придя в себя, я пошел досыпать. В комнате фильм был поставлен на паузу, а взоры устремлены на меня…

Комната и туалет располагались на разных концах довольно протяженного коридора, но, как мне тут же разъяснили, организм мой так яростно и шумно исторгал яд из своих закромов, что звуки его освободительной компании слышны были даже в комнате, даже под раскаты смеха…

На следующий день ко мне подошел жилец той самой дружественной комнаты и, заговорщически подмигивая, сообщил: «Ну, Володька, после твоего вчерашнего громогласного соло в сортире, тебя теперь весь наш пропитый этаж уважает!». На этот этаж я потом недели три не поднимался. Стеснялся во всех отношениях громкой славы. Но это еще что, это были цветочки.

Вот первая общажная пьянка моих друзей из другой комнаты закончилась пусть менее звучно, но гораздо более эффектно – на следующее утро они, вооружившись тряпками и ведрами с водой пошли отмывать окна и подоконники комнаты, которая находилась прямо под ними. В ней этой жил будущий преподаватель информатики одного из них. Вот такое у них вышло знакомство! Может, формат знакомства повлиял, а, может, судьба так распорядилась, но отношения моего друга с этим преподавателем почему-то не заладились. Хотя Андрюха свое нежелание посещать его предмет мотивировал всегда одинаково: «Да какой он мне преподаватель, если он рядом со мной ср*ть садиться в одном туалете?!».

Знакомства вообще штука серьезная, от него многое зависит. Один из одногруппников, живший в другом крыле общаги, дабы получше познакомиться (я имел неосторожность высказать свое мнение об одной компьютерной игрушке, которой он увлекался), пригласил меня к себе в гости на чай. Уже само по себе приглашение именно на чай было немного странным, но я ответил согласием. «Вот только очищенной воды у меня нет» (дело в том, что воду в Таганроге из-под крана не решаются пить даже студенты, даже, когда у них «сушняк», так как она ужасна на вкус, на вид, и ходят слухи, что и химический состав у нее нелицеприятный) – спохватился одногруппник. «Ничего – сходим» – успокаивал я. «Да и чая нет…» – неуверенно и уже смеясь, продолжил он. Короче, за пивом, как водится, и познакомились!

Первый курс запомнился всем студентам технических факультетов обилием обязательных гуманитарных предметов. Технарям было очень сложно. Слова, слова – кругом слова… текста куча, а смысл его не понятен. Но студент всегда найдет выход из затруднительной ситуации. В данном случае на помощь была призвана зачетная книжка. Ее конструкция такова: на самой корочке – фотография студента с печатью и его подписью (почти никто подпись не ставил, потому что никто этого от студентов и не требовал) а уже на вкладыше, который крепится к корочке простыми стальными скрепками – фамилия, факультет группа. Лектору запомнить все лица в потоке (у нас это было более двухсот человек) невозможно, особенно если читаешь раз в неделю лекции в аквариуме. Особенно, если ты очень любишь свой предмет. Особенно, если этот предмет – философия. Особенно, если память у тебя на лица – никакая! Я сам не единожды сдавал зачеты или экзамены по философии (политологии, психологии и педагогике и пр.) со своей корочкой, но чужим вкладышем. У меня же самого по этим предметам были автоматы. А если возникали проблемы с техническими специальностями, точно так же, помогали мне мои товарищи, хотя порой все ограничивалось успешным обоюдным репетиторством. Так вот, когда я подошел за итоговым автоматом, преподаватель философии, выглядывая из-за очков, прищуриваясь и явно узнавая уже в лицо, виноватым тоном сказала:

– Ну как я Вам поставлю автомат, Вы же у меня такой слабенький.

– А Вы посмотрите в журнал – ответствовал я.

– Ой! Да! Могу! Обрадовалась преподаватель, удостоверившись, что у меня лучший бал по потоку… В общем, каждый крутился, как мог. В большинстве своем все друг другу помогали, порой даже в ущерб себе. Тех, кто мог помочь, но отказался, а порой еще и демонстративно, не любили. С ними проводили беседы и объясняли, что ботаном быль плохо. Но объяснения помогали редко, а ребята эти были в большинстве своем настолько тщедушны, что дальше обещаний физического воздействия дело не заходило.

II Быт – учеба – быт

Так народ и жил. Те, кто не решился (чьи родители не решились) в первый год заезжать в общежития, потихоньку видел плюсы проживания в общаге: дешевизна, веселье, облегчение в учебе, близость к учебным корпусам – и стремился перебраться сюда, но получалось это у тех, кто начинал с низов. Т.е. сначала сам находил свободное место, заручался согласием на въезд будущих соседей, а уже потом шел к коменданту. Комендант (в меру строгая, но справедливая тетка) при заселении руководствовалась единственным принципом: «Лишь бы жили мирно». Поэтому ничто не помешало мне ко второму курсу съехать со своей первой комнаты и поселиться с двумя товарищами и одногруппником в другой – более просторной, легкомысленной и веселой.

Последние числа августа одного из первых годов третьего тысячелетия. Я заселяюсь в новую комнату. По метражу в ней могут жить пять человек, при условии наличия какой-то перегородки. Перегородки нет, потому официально пятого нам против нашей воли подселить не могут. Неофициально нас в этой комнате существует человек эдак десять-двенадцать. Дело в том, что прямо под новой комнатой находится дружественное нам жилище комнатного типа, тоже на четверых человек, и в нем тоже существует большее количество людей. Они затевают ремонт и переезжают к нам вместе со своими гостями – студентами педагогического института, временно оказавшимися на улице из-за неувязок на съемной квартире. На пол стелятся матрацы, на них валятся тела и комната засыпает. Днем в основном все в делах и заботах. В один такой прекрасный день стоит мой сокамерник Володька, смотрит на все это безобразие и, покачивая головой, твердит: «Палимся… палимся!». На мой немой вопрос объясняет (напомню, что на дворе – максимум 2003 год): «Ну ладно – четырнадцать пар обуви (пусть даже разных размеров): у человека может быть 3-4 пары сезонной обуви, но ты посмотри на стол – пять разных зарядок для мобильников!!!»… Мы не «спалились», ремонт закончился, и гости съехали.

Переезды второкурсников по другим комнатам все еще продолжались. В принципе, парни между собой уживаются довольно легко: для этого нужно просто ввести что-то вроде коммунизма, исключив из общественных вещей зубную щетку и бритву и не быть жадным. Главное – это вместе питаться. Даже если ты непьющий человек в веселой компании, но закупаешь продукты, готовишь и ешь вместе со всеми, то ты свой. Если ты ешь отдельно – с общаги ты съедешь…

Немного о еде. В общаге ее много никогда, собственно, и не бывает. Если ее объем больше суммарного объема желудков комнаты, то плюсуются объемы желудков друзей – приверженцев такой же арифметики. Готовит в мужской комнате, как правило, один человек (тот, кто первым признался, что готовить умеет, или тот, кто не любит чужую стряпню), и он чаще всего освобождается от мытья посуды и чистки картошки. Его может на время сменить девушка кого-нибудь из сокамерников, но девушки в студенческие годы – это приходящее, а сосед по комнате – вечное! К тому же, критику тот принимает гораздо более достойно, резонно заявляя: «Не нравится – не ешь!». В то время, как девушку коллективная критика и до истерики может довести.

Отпуская сына в Таганрог, мама устроила мне настоящий кулинарный экзамен, который я выдержал вполне достойно – я был выгодным соседом. За умение сносно готовить мне прощали даже такие выходки, как подстрекательство к покупке одной бутылочки пива на брата. После опорожнения бутылки пива я ложился спать, а соседей тянуло на следующую, очередную и т.д. Заканчивались подобные мероприятия непредсказуемо, хотя, нередко их концовки вообще никто из участников не помнил, однако, все помнили начало и виновника этого начала…

Конечно же, на любом курсе приходилось приличное количество времени уделять учебе, но время это по давно сложившейся студенческой традиции распределялось не равномерно на семестр, а скучивалось в основном в окрестностях сессии. Однако и много времени порой уходило на подготовку, выполнение и защиты лабораторных работ.

В зависимости от предметов, основной упор мог делаться преподавателями на любом из этих этапов. Были лабораторки, которые требовали суровых трехэтажных априорных расчетов, на которые уходили вечера напролет (благо при выполнении лабораторных использовался бригадный принцип, и расчеты можно было раскидать на несколько человек. Как видите, не только в общежитии ценились коммунистические традиции. Попадались лабораторные работы, при допуске к которым, необходимо было пересказать пол учебника. Некоторые работы выполнялись за пять минут, а на некоторых показания приборов снимались часами. Защита проходила всегда по-разному. Некоторым везло с вопросами, некоторым везло со знаниями, некоторым везло с полом (девушек на радиофаке холили и лелеяли, но они итак были довольно старательными и прилежными студентками). Но не всегда все зависело от студента или техники: попался нам как-то раз старший преподаватель – страшный буквоед. Он мог раза три к ряду не допустить всю бригаду к выполнению работ, если находил, к примеру, в «шапке», на которую никто из преподавателей никогда и внимания-то не обращал, какую-либо ошибку или даже описку. Был он лысоват и имел бородку, я, конечно, могу быть необъективным, но если скрестить козла с Лениным…