Первая весна

В этот момент за спиной раздался знакомый голос:

— Ваня-а!

Ваня оглянулся и в подбегающей фигуре узнал Сашу.

— Верно, приехали! Дед, смотри! Приехали! — кричал тот шагавшему сзади старику. — Вот уж не думал! Зинка, здравствуй! С приездом!

— А ты как… — удивилась девочка.

— Мы за вами на лошади приехали. Все, понимаешь, говорят, что вы послезавтра вернётесь, а дедушка Степан Захарович говорит: „Нет, сегодня!“ Выпросили, понимаешь, лошадь и приехали встречать. Вот здорово! — восторженно рассказывал Саша, суетясь вокруг согнувшегося над чемоданом приятеля.

— Ну вот и приехали… В гостях хорошо, а дома всё лучше, — подходя, сказал дед.

— А где картошка? — спросил он оглядываясь.

— У меня за пазухой. Пошли, дедушка.

— Как это за пазухой? — с недоумением спросил дед.

— Я сюда спрятал, чтобы не подморозить, — пояснил мальчик, хлопнув себя по груди.

Мешков с картофелем, как ждал дед, почему-то не оказалось, и Саша мог сесть на подводу. Ехали шагом, стараясь держаться края дороги, где полозья еще скользили. За станцией спустились по отлогому берегу на лёд.

— По озеру ездите? — с опаской спросила Вера. — А не провалимся?

— Лёд полметра толщиной, хоть на гружёной машине езжай!

Осевший снег на морозе превратился в шершавый белый лёд. Сани легко скользили, и Зорька шла крупной рысью.

— Ну, как съездили? Хорошо, в Ленинграде? — спросил Саша.

Без всякого порядка, очень оживлённо Зина начала рассказывать о Ленинграде, о том, какие там громадные красивые дома, о широких, чистых улицах, о том, как они ездили в такси, как жили у Рябининых, о магазинах…

Ваня слушал, не перебивая, и удивлялся. Что с ней случилось? Куда девалась её застенчивость? В Ленинграде она была совсем другой. Похоже было, что там её закрыли на замок, а сейчас замок открылся и посыпались через край накопившиеся впечатления. Но почему-то о картофеле и о новых знакомых она не говорила.

— Ну, а картошки, стало быть, не получили? — спросил дед.

— Получили. Она у Вани, — ответила девочка.

— У Вани в кармани, — в рифму шутливо сказал дед.

— А ты что думал — десять мешков элиты дадут? Больно жирно! — сказал Ваня.

— Это что за элита такая?

— Элитные семена. Это значит, — самые лучшие, чистосортные, — с гордостью пояснил Ваня. — Нам дали четыре картошки, и мы должны их размножить.

— У-у-у… — протянул дед. — Значит, зря ездили.

— Почему зря? Размножим, и через год колхоз полностью семенами обеспечим, — задорно ответил мальчик.

— Из четырёх-то картошек?

— Да, из четырех!

— Не заговаривайся, внучек. Кому другому не скажи, засмеют.

— А пускай смеются.

Дед замолчал, и было видно, что он что-то подсчитывает в уме. „В первый год, при хорошем уходе, можно килограмма по три с куста получить. Значит, двенадцать килограммов. На второй год — сам-десять, хороший урожай — сто двадцать килограммов. На третий… — считал дед, беззвучно шевеля губами и неподвижно уставившись на светлеющий горизонт: — тонна! На четвёртый — десять“.

— Лет через пять, пожалуй, размножите, если ничего такого не случится, — сказал он минуты через две.

— А что может случиться? — спросил Ваня и, толкнув Зину локтем, подмигнул ей.

— Сгноить можно, заморозить… Мало ли какие потери…

— Ну ладно, дед. Спорить мы с тобой не будем, а давай об заклад побьёмся, что через два года картошки хватит! — сказал Ваня, протягивая руку.

Дед хлопнул его по спине и отстранил руку.

— Эх ты! — усмехнулся он. — Не пристало деду с внуком об заклад биться. Что вы там надумали, я не знаю, а только мой тебе совет, Ванюша: никому не говори до поры до времени. Засмеют!

Саша, сбитый с толку, словно воды в рот набрал. Он не знал, верить или нет приятелю. Тот говорил совершенно невероятные вещи, но не было еще такого случая, чтобы Ваня напрасно болтал языком.

— А ты про ребят скажи, — вмешалась Зина.

— На них надеяться нечего, — хмуро ответил мальчик.

— Почему? Дедушка, городские мичуринцы будут нам помогать, — сообщила она.

Губы старика растянулись в широкую улыбку.

— Ну-у… Это другое дело! Так бы и говорили сразу.

— Они тоже получили четыре картошки, — сказал Ваня.

Губы деда приняли прежнее положение.

— А-а-а… Тогда это дела не меняет. Четыре ли, восемь ли, разница невелика. Ну, что ж… Съездили, людей посмотрели, себя показали, и то хорошо…

Пересекли озеро и поехали вдоль берега. Сосновый бор кончился, и пошли дома родного колхоза. Кое-где в окнах горел свет. Кричали петухи. Дым поднимался вверх прямо, словно кто-то вставил в трубы белые столбы.

— Как же, Ваня, ты хочешь из четырех картошек… — начал было Саша, но тот его остановил:

— Потом скажу.

Ему не хотелось снова поднимать этот вопрос. Дед прав. Нельзя раньше времени давать такие обещания, тем более, что он и сам не может определить, какой урожай они соберут. „Пускай думают, что хотят, а считать будем осенью“.

Дорога пошла круто вверх на берег. Пришлось вылезать из саней.

— А-а! Вернулись! Как съездили? — приветливо крикнула Анна Тимофеевна Буянова, стоявшая у спуска и поджидавшая, когда поднимется лошадь.

— Хорошо съездили, тетя Нюра, — ответила Вера, — удачно!

Обычно в эти часы улица оглашалась криками школьников, но сегодня тишина. Все ребята крепко спали. И всё-таки, когда приехавшие остановилась возле Нестеровых, с окраины уже бежали Костя Замятин и Вася Поленов. За ними виднелась фигура девочки. Будто по беспроволочному телеграфу сообщил им кто-то о приезде друзей.

11. Недоверие

Николай Тимофеевич через окно увидел остановившуюся напротив дома лошадь и вышел на улицу.

— Как же это вы… — говорил он, здороваясь. — Поторопились. Предупредили бы. Хорошо, что Степан Захарыч побеспокоился… Ну, заходите!.. Это и всего багажу? А где же картошка?