Первая женщина

Что же ты сделала со мной, любимая моя? Я никого в своей жизни так не ненавидел, как тебя! До рвоты, до отчаянного крика из глубины легких, до звериного желания убить тебя, чтобы уже нигде никогда тебя не было, чтобы не было больше ни твоего имени, ни твоего голоса, ни твоего лица! И все потому, что я люблю тебя безумно, безнадежно, неизлечимо! Рыдаю от бессилия что-либо исправить, и люблю!

Я шел по израненной земле во тьме ночи. Я чувствовал: что-то очень важное навсегда сломано во мне, что-то во всем этом мире сегодня непоправимо рухнуло, потеряв опоры. И как бы ни сложилась моя жизнь, это разрушенное уже нельзя будет ни исправить, ни воссоздать заново, ни, что самое мучительное, забыть. Я вдыхал в себя влажный морской воздух, но грудь моя оставалась пустой. Мне никого не было жаль. Ни матери, ни себя, ни моего ребенка, ни погибшей любви, ни Веры. Я хотел только пить. Пить чистую воду. Не отрываясь. Глоток за глотком. Меня мучила жажда.

XXVII

А дальше-то было что-нибудь?

Ведь дальше ничего уже не могло быть, конечно. Убив ребенка, Вера ответила мне сразу на все вопросы: хочет ли она, чтобы я со временем стал ее мужем, и видит ли наше с нею совместное будущее. Помню, много позже, лет, наверное, через семь после описанных событий, мне случилось говорить с одной старой цыганкой. Она подсела ко мне на скамейку все на том же Адмиралтейском бульваре, где мы впервые встретились с Верой после лагеря, и предложила погадать. Я был немного пьян, на душе было свободно. И меня почему-то развеселило появление цыганки, ее дремучее смуглое лицо, ее пестрый разноцветный наряд. Я достал из кармана деньги и, отдав ей, спросил: «Как наверняка узнать, любит женщина мужчину или нет?» Цыганка едва заметно усмехнулась, шевельнула усатой губой... «Сам не знаешь! – промолвила, помолчала и добавила: – Если хочет родить от тебя – любит, а если скажет, что теперь не время, что умнее подождать, – не любит. Нет для женщины большей сладости, чем нести в себе от любимого своего». Может, цыганка и не так красиво выразилась, но суть была такова.

Разумеется, все было кончено между нами. Я это почуял всем моим существом.

Да разве могло быть еще хоть что-нибудь после того, как она явилась ко мне на свидание, ею же назначенное, «пустая» и, что меня потрясло, ошеломляюще красивая, в короткой шубке, с распущенными волосами, какая-то даже новая, еще не знаемая мною? Разве могло быть хоть что-то после того, как я сказал, глядя ей в лицо: «Ненавижу тебя!»

А было.

И она повела меня за собой. И я покорно пошел, не в силах расстаться с ее желанным образом. Я пошел, люто ее ненавидя за ее чарование, колдовство и за то, что она имела надо мной такую бесспорную власть.

Мы снова стали встречаться. Делать это у Риты было нельзя, корабль ее поставили в док на ремонт, и она постоянно жила в своей квартире со своим морским офицером. И мы встречались где попало. Уезжали за город. Темным вечером забирались в какой-нибудь парк. Нашим укрытием от глаз человеческих стали деревья, кусты, заколоченное досками на зиму кафе на берегу залива, а нашим ложем – заледенелая скамейка или просто белый снег. Теперь, глядя в то далекое прошлое, не знаю, как лучше назвать этот короткий период наших отношений: умирание любви или умертвление любви. Мы ни о чем не мечтали, не строили никаких планов. Любовь не бывает без мечты. Любовь устремлена в будущее. Любовь живет завтрашним днем. Завтрашнего – у нас не было. Все, что мы хотели друг от друга, мы успевали получить в сегодняшнем. Но если кто-то скажет мне, что я не был счастлив там, у кромки залива, с нею вдвоем среди полного безлюдья, на снегу, дыша паром, ощущая жар ее урывками обнажаемого тела, путаясь в полах ее расстегнутой шубки, видя рядом на фоне белизны снега ее золотистое лицо с черными бровями и закрытыми очами, а вдали – громадный грузовой теплоход, плывущий по гладкой серо-стальной воде еще не замерзшего залива, если кто-то скажет мне, что я не был счастлив, то я отвечу не колеблясь: был! Не знаю, как можно было вновь целовать ее живот, в котором произведено было страшное убийство, который из храма превратился в мрачное место казни? Но я целовал, и жаждал целовать еще, и не насыщался. Кто ответит мне: любовью ли назвать все это? И если не любовью, то что такое любовь к женщине?

Но главное было сломано. Я это знал. И я видел, что и она знает. Я больше не хотел быть ее мужем, я больше не хотел, чтобы она была от меня беременна. То, что представлялось мне необъятным, оказалось до смешного маленьким; то, что было так сложно, так сокровенно, что ум не в силах был постичь этой тайны, вылезло на свет безобразно простым. Надо лишь воспользоваться услугами умельца и немного пострадать за прошлые наслаждения. Но страдания забудутся, а красота не увянет. И не исчезнут ни очарование, ни вожделение.

Я опять стал бояться Кулака – в этом был ответ на все.

Подошел Новый год. На улицах появились елочные базары. В школе обсуждали предстоящие каникулы.

А после Нового года мы перестали встречаться. Я звонил ей на фабрику, но она каждый раз говорила, что сегодня занята, и завтра занята, а когда сможет – не знает. Так пролетел январь.

В первых числах февраля она сама вдруг позвонила мне и сказала, что хочет увидеться и поговорить.

Наше последнее свидание состоялось на Невском проспекте возле Казанского собора. Мы не поцеловались, когда приблизились друг к другу. Мы молча пошли по проспекту среди множества людей. Я видел: отныне она не остерегается открыто идти со мной.

Мы шли рядом, но не за руку и не под руку.

– Я хочу тебе сказать, – заговорила она, – мы больше не будем встречаться.

– Почему? – спросил я, на нее не глядя.

Она остановилась.

– Я выхожу замуж.

– Здорово... – только и сумел проговорить я.

Я ожидал, что она скажет про какие-нибудь перемены в отношениях с Кулаком, или она нашла себе другого возлюбленного. Но услышать так сразу: «Выхожу замуж!» То есть, все уже решено.

– Но ведь ты замужем, – сказал я, посмотрел ей в лицо и вдруг увидел, что она очень изменилась. Необыкновенно похорошела. Она была прекрасна.

– Я развожусь с Володей.

– Когда?

– Совсем скоро. Через несколько дней.

– И что он?..

– Володя? О нем говорить нет смысла. Зачем?

– Ладно. А кто тот... за которого ты выходишь замуж?

– Военный летчик. Капитан по званию. Мы вместе уезжаем на Дальний Восток.

Я взял ее за руку.

– Нет, Вера, – тихо заговорил я. – Это не так. Нет. Я не смогу без тебя.

Какая глупость было все это говорить.

– Прости! – сказала она. – Впервые ко мне пришло счастье. Ничем не омраченное. О каком я мечтала. И ничто не мешает моему счастью. В этом нет ни моей, ни твоей вины. Просто так получилось. Но у тебя вся жизнь впереди. А мне откладывать некуда.

Я молчал.

Неожиданно мне вспомнились те военные самолеты, которые промчались над нами. Какая-то мистическая связь прослеживалась между моим желанием летать, моей любовью к самолетам, теми самолетами над змеиным островком и тем, что, бросая меня, она выходила замуж за военного летчика.

– Не таи на меня ненависти, – вновь заговорила она. – Может, если бы не пришел в мою судьбу ты, не пришел бы и он. Я с тобой освободилась от своего прошлого, от какой-то долгой неудачи, тоски, от всего, что закрывало свет. Я тебе очень благодарна за это. Я тебя всегда буду помнить.

– Ты меня любишь? – вдруг спросил я.

Она молчала, потупя взгляд. И сердце мое сжалось в ожидании ответа.

– Я люблю его, – сказала она. – Теперь я пойду. И ты не догоняй меня.

Легонько, но твердо оттолкнувшись от моей руки, она пошла по проспекту.

Я больше никогда не увижу ее лицо. Потому что, уходя, она ни разу не обернется. Спустя минуту она исчезнет в толпе. Я захочу рвануться за нею вслед, и не рванусь, что-то удержит во мне этот порыв.

Потом я пойду в обратную сторону, чувствуя, как расстояние между мною и ею увеличивается. Я достану сигареты, буду идти и курить. Когда сигарета кончится, я закурю вторую. Когда кончится вторая – третью.

Какой был день тогда? Какое число? Вспоминаю только, что было много рыхлого снега и работали снегоуборочные машины.

Я шел по проспекту.

Я был брошен женщиной.

Другой мужчина был предпочтен мне.

«Пожалуйста! Можешь уезжать на свой Дальний Восток! – мысленно говорил я ей, спиной видя, как она удаляется. – Мне теперь все равно. Я тоже найду себе другую. Вон их сколько! Теперь у меня есть опыт. Я стал совсем другой. Я знаю так много всего, чему ты меня научила. Уезжай! Я забуду тебя! Я не стану о тебе вспоминать!»