Первенец
Шрифт:
Он неспешно брел назад. Струйки пота щекотали спину под толстовкой, мокрые перчатки покалывали горячие ладони. Антон стянул шапку. Приятный холодок обдувал. Настроение совсем выправилось: мысли об уютном вечере грели… Чаю с дедом навернем! Пельменей нажарю, с лучком. Как раз его футбол через час начнется!
С дедом жить забавно. Да и легче, чем с родителями. Особенно когда тебе под тридцать. Можно, при случае говорить, что за стариком просто присмотр нужен (а то нынче, если в тридцать живешь с родней – уже недоделок как будто). Дед хорош молчанием, своим ритмом. Дверь в квартиру закроешь – и как отрезало от суеты. Когда бабушка была еще жива, дом дышал жизнью, двигался. Дед тоже никогда без
И Антону нравилась эта медлительность, неспешность, эта обособленная жизнь. Он чувствовал себя здесь защищённым. Как будто в детстве, но не его реальном, а в детстве из книжек Гайдара, советских фильмов, родительских рассказов. У него не было пионерских лагерей на три смены и школьных кружков, не было вожатых или других старших, которые бы приглядывали, поддерживали. В его детстве были тревожные взгляды мамы, ее слезы и папины бесконечные подработки, поиски денег. А потом подработки закончились, появились папины бутылки. В последние годы у родителей как-то выровнялось, но почему-то, как только он заходил в родительскую квартиру, внутри поднималась тревога, даже страх.
С дедом было спокойно. Нет, они с бабушкой не накопили денег на чёрный день. Просто оба были родом из военного детства, и вся эта мрачная суета девяностых воспринималась ими как нечто, что обязательно схлынет, пройдёт. Не блокада! А уж с остальным справиться можно.
Антон подошел к подъезду, полез в карман и снова вспомнил про ключи от пищеблока. – Ладно, что-нибудь придумаем. Значит, в Москву завтра. Ничего, возьму скейт, там, кстати, в центре всегда расчищено, вдоволь покатаюсь. Алиске позвоню, в кафе приглашу, она любит выбираться в центр, – он улыбнулся простым решениям тех проблем, которые еще пару часов назад казались тягостными и невыносимыми. В последние годы он научился выдыхать и давать себе время на обдумывание, вместо того, чтобы сразу отчаиваться. Эх, эту бы способность отослать Антону-подростку, которому жизнь казалась беспросветной.
Поднимаясь по лестнице, Антон замечает тень на втором пролете у мусоропровода. Тень двигается. – Да мало ли кто! – Антон пытается унять зарождающуюся тревогу.
– Привет!
– А! Привет, брат! – Антон отвечает как на автомате, даже улыбается слегка. – Рад тебя видеть! Как сам?
– Да это… нормально. – Костик по привычке смотрит куда-то в сторону.
Антон и сам до сих пор с трудом заставляет себя смотреть людям в глаза.
– Давно не появлялся! Уже год, наверное! Лечился?
– Да не совсем… Два два восемь 1 . Ну, сам знаешь. Полтора года дали. Если бы не предыдущее, условный был бы. Но судья докопался. Не вывернуться.
– Бывает.
– Но теперь всё, лечиться еду.
– Вот молодец! А куда?
– Пока не решил. Но теперь точно. Теперь уже насовсем.
– Красавчик! Всё правильно! – Антон пробует потихоньку начать обходить Костика, чтобы подняться дальше. Телефон остался в квартире, так что недавний трюк не пройдет.
1
228 – статья УК РФ «незаконные приобретение, хранение, перевозка, изготовление, переработка наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов…»
– А ты как? – Костик неловко пытается запихнуть руки в карманы потертых джинсов, переминаясь с ноги на ногу. На куртке карманы оборваны, не спрятать опухшие кулаки.
– Да ничего, как все. Рутина, сам знаешь.
– Ты все с доской? Не холодно?
– Да не, отлично!
– А мне вот что-то холодно. Одежды теплой не осталось.
Раздал ребятам, когда понял, что посадят. А вернулся, и нет ничего. Поесть бы, согреться. – Костик ежится, мнется. – Может, будет у тебя рублей двести?– Не, Костян, я вот катался, с пустыми руками! – Антон знает, на что Костику деньги. И в то же время, так не хочется сейчас портить настроение. А с каждой минутой разговора все больше затягивает то темное, страшное, давнее, постоянно сверлящее изнутри. В заднем кармане есть сотни три точно. Сунуть бы и дальше. Костик отлипнет, и можно будет забыть… Но ведь понятно, зачем ему деньги. Забыть не выйдет. Потом опять накроет, внутри будет стыдом гореть, разъедать. За нечестность свою, за слабость.
– Понимаешь, чтобы на работу устроиться, надо одежду нормальную купить. А денег-то негде взять. Я пока жду, ребята обещали достать. Вот с едой хуже. Хоть согреться бы. Я могу подождать, если у тебя дома есть. Ты не думай, я отдам. – Костик разглаживает длинную челку налево. Его сальные волосы сильно поредели. – Как на работу устроюсь, все долги раздам. Теперь уже точно понял, что это не мое!
Антон смотрит на Костика, и тошнота накатывает от этого зеркального отражения его самого семилетней давности. Фразы, мысли, интонации…
– Нет, брат, извини, сам на мели! Зэпэ под чистую. Ты ж понимаешь, с моим прошлым только на копейки устроиться можно, все проедаю, сам в долгах. Хочешь, заходи! Я тебя обедом накормлю! Дед всегда рад гостям.
И вот на какой-то миг Костик как будто замирает. Глаза его темные, затравленного зверя, вдруг освещаются чем-то теплым, человеческим. Антону хочется зажмуриться и очутиться снова там, где им лет десять… Они грязные притащились к Антону домой. К Костику бесполезно – там крикливая бабка. Мать Антона тоже конечно ворчит: «Опять на пустырь ходили? Грязищи-то нанесли! Выпороть бы обоих!» Но ее ворчания надолго не хватает. Отправляет руки мыть, и за стол. Набив рот, они болтают, смеются…
В семье Антона любили и оберегали Костика, ему часто разрешали оставаться на ночь. Его ласково звали Костик, помня о его детской беде. Пройдет всего три года, и эта дружба обернется бесконечным кошмаром, употреблением, раскаянием, новыми дозами.
Антон смотрит на Костика. Он всё понимает. И Костик понимает. От того сутулится сильнее. Ему бы сбежать сейчас от стыда, да проклятая тяга вертит-крутит, заставляя до последнего унижаться ради денег. Антон всё это проходил. Вместе проходили. И тошно от этого и бессилие двинуться с места не дает. Молчание затягивается. Костик тоже не двигается, смотрит под ноги.
Снизу слышатся шаги. У обоих как будто отлегло.
– Чего стоишь, ключи что ль забыл? – дед смотрит на Антона, неспешно поднимаясь по лестнице.
– Дед! Привет! Да нет, вот встретился тут… А ты чего? – Антон готов деда расцеловать, вовремя он пришел.
– В магазин ходил. Папиросы кончились. Чего тут-то отираетесь, если ключи есть?
Костик едва слышно произносит «здрасьте» и отворачивается, как будто смотрит в окно.
– А чего, друг-то твой не зашел? – дед неспешно стягивал ботинки, присев на обувницу.
– Костик? Да нет, он не зайдет. Он из тех, давних.
Дед покосился на Антона:
– Из дурных твоих что ли?
– Ну да, из… из употребляющих, – опять это чувство вины, стыда.
– И чего вам неймется… Молодые мужики. Ты-то хоть уже не балуешься? – дед кряхтя поднялся, стянул куртку. Антон стоял, как будто провинившийся школьник.
– Дед, я ж тебе говорил. Я уже семь лет как чистый. Иначе я бы сейчас не работал, а вон… как Костик. Да деньги бы у тебя таскал.