Первое апреля октября

— Ну это зависит от того, куда ты хочешь уехать, — терпеливо объяснил я.

— Мне нужно вернуть барабан, — сказал он и зачем-то постучал по инструменту кулаком.

На постукивание инструмент ответил утробным и чистым басом — словно проснувшийся циклоп.

Я немедленно достал из внутреннего кармана мою любимую записную книжку в кожаном переплете, с золотыми уголками и кнопкой. Щелкнув застёжкой, я вынул из специального кармашка в переплете небольшой карандаш, нашел чистую страничку и записал там: «Стук барабана на пустынной ночной улице напоминает утробный голос разбуженного циклопа (Ciclops Vulgaris H.)».

Удовлетворенный удачно найденным сравнением, я защелкнул кнопку и вложил записную книжку обратно во внутренний карман пиджака.

— А кому ты должен вернуть барабан? — обратился я к ребёнку.

— Ну где же трамвай-то?! — произнес он с досадой, словно не слыша моего вопроса.

И правда, фары, недавно появившиеся из-за угла, нисколько не приблизились к нам за прошедшее время.

— Действительно, — кивнул я. — Транспорт у нас ходит просто ужасно — когда вздумается и как вздумается. Им дела нет до нужд простых обывателей, им важен только их график.

— График, — повторил мальчик.

И потом еще раз:

— График…

Наверное, это было новое для него слово.

— График, — улыбнулся я ребёнку, радуясь и завидуя тому, как он, сам того не понимая, счастлив — ведь он познает родную речь.

— Какое противное слово! — вынес он между тем свой вердикт

Такой приговор разочаровал меня, и я даже хотел немедленно уйти. Мне даже захотелось сказать ему что-нибудь грубое напоследок. Ну, например, я мог бы напомнить ему, что негоже поносить человека, предоставившего тебе кров, равно как и человека, давшего тебе свою кровь. Но потом напомнил себе, что он всего лишь ребёнок, а потому имеет право на ошибочные суждения.

А мальчик между тем еще раз постучал в барабан. Циклоп снова проснулся и обиженно пророкотал что-то нечленораздельное. Гулкое эхо прокатилось по дороге, просеменило по тротуару и затерялось где-то в стенах ближайших домов.

Словно приняв это за знак, светящиеся в конце улицы фары чуть потускнели на секунду, затем вспыхнули с новой силой и стали приближаться.

— График! — произнёс мальчик.

Потом замолк, набирая в грудь дыхания, и вдруг громко крикнул:

— А-а-а!

На этот раз эхо оказалось значительно проворнее. Промчавшись поперёк дороги, перелетев тротуар, оно несколько раз мячиком ударялось о стены, перебегая туда-сюда, через улицу, на нашу сторону и обратно, пока, наконец, не спряталось за зеленой изгородью третьего от нас дома.

Фары приближались.

И тут я понял, что это и был циклоп! Да-да, два этих горящих глаза были глазами разбуженного чудовища, который сейчас медленно полз к нам. Я очень отчётливо представил его: огромный, безногий, он ползёт, перебирая по асфальту мощными руками, а за ним волочатся два уродливых обрубка. Почему именно так? А вы спросите у птицы, почему она летает, а не плавает в воде… Таковы уж потёмки писательской души: в них трудно что-нибудь рассмотреть, а то, что, как тебе кажется, ты увидел — вон та жуткая гигантская одноглазая тень, выползающая из-за угла, — в любую секунду может оказаться трамваем.

— Ну наконец-то! — выдохнул ребенок.

А мне стало страшно. Но в следующий миг я сумел обуздать своё ретивое воображение, успевшее за эту секунду набросать мне несколько самых ужасных картин: циклоп доползает до нас и пожирает мальчика; циклоп яростно стучит в барабан, который мальчик должен вернуть, пробивает огромным кулачищем его плоть и вырывает из него — как сердце из груди — музыку; циклоп находит спрятавшееся за зеленой оградой эхо мальчишеского голоса и убивает его, а потом, танцуя на своих культях, втаптывает в асфальт, на котором, под его мощными обрубками, образуются выбоины и трещины…

Наверное, я задремал, и все это мне приснилось. Потому что когда я сумел вырваться из плена охвативших меня картин ( фантазий? снов?), трамвай стоял уже подле нас.

Впрочем, нет, разумеется, это был не трамвай. Ведь трамваи совершенно определенно не ходили по этой улице. Здесь даже и рельсов-то никогда не было. И даже ни одной трамвайной остановки.

Да, это был не трамвай. Это было такси.

Усатый водитель в сомбреро с минуту рассматривал меня и мальчика на барабане, а потом, решив, видимо, что мы все-таки никуда не едем, вернулся к прерванному ранее занятию. Он достал откуда-то начатое вязание и принялся ловко работать спицами. Они на удивление быстро замелькали в его руках, поблескивая в свете ближайшего фонаря, как два копья, на которых яростно сражаются неутомимые лилипуты. Таксист весьма неплохо поднаторел в вязании, и было видно, что это занятие доставляет ему немалое удовольствие и поглощает его целиком.

Вдалеке, на площади, начали бить часы. Даже сюда, на эту дальнюю улицу, удары доносились довольно громкие и отчетливые. Что же было говорить о сам ой площади, где вокруг часовой башни тесно сгрудились дома. Их жители сейчас приникли, наверное, к окнам и отсчитывают удар за ударом и следят за огромными стр елками, заползающими в полночь, словно две ненасытные в своей жадности руки тёмного властелина, загребающего россыпь времени и торопящегося наполнить им свои заветные сундуки.

Я тоже невольно принялся отсчитывать удары — тихонько, чтобы не мешать моим соучастникам ( со-слушателям? сопричастникам?). И тут я заметил, что мальчик на барабане занялся тем же.

О! Из стоящего рядом с нами такси тоже донёсся размеренный баритон водителя:

— Ше-е-с-с-сть!.. Се-е-м-м-мь!.. Во-о-сем-м-мь!..

— Де-е-евять! — произнес я нараспев.

— Де-е-сять!.. — пропел мальчик неожиданно чистым мелодичным дискантом.

— Один-над-ца-а-ать!.. — понизил таксист голос до баса.

— По-о-олночь!.. — провозгласил я с последним ударом.

Но удар оказался не последним. Часы продолжали бить. Не правда ли, это ужасно, когда часы, отбив положенное время, не умолкают. Если вы бывали в подобной ситуации, вы несомненно поймёте, о чём я говорю. Время — эта совершенно непознанная человеком, дикая стихия — словно сошло с ума и вдруг, ровно в полночь, решило остановиться. Достаточно представить себе часы, которые неумолчно отбивают один и тот же час — день за днем, месяц за месяцем, год за годом, — чтобы понять весь ужас, охвативший меня в ту минуту; достаточно, чтобы на голове зашевелились волосы.

— Так бывает, — ответил из машины таксист на мой недоуменный испуганный взгляд. — Часовщик опять забыл смазать механизм.

— Механизм, — повторил мальчик. — График…

А часы между тем продолжали бить.

Ребёнок теперь занялся тем, что сопровождал каждый удар курантов ударом в барабан: «Буммм!.. Буммм!.. Буммм!..»

Надо было отдать ему должное — у него довольно неплохо получалось попадать в ритм боя часов, он почти не ошибался, не опережал его и не отставал.