Первое дело Еремея

Стражи к способностям Еремея отнеслись, как к должному. Казалось, иного они от семинариста и не ждали. В глазах суровых стражей границы он был не навязанным попутчиком, не обузой, а очень ценным человеком, и обращались с ним они даже не как с равным, а как со страшим. Еремей понимал, что здесь не его заслуга, а священников, с которыми стражам границы приходилось иметь дело прежде. То, что он учуял снапшера и снежную гидру для них, в отличие от самого Еремея, было само собой разумеющимся.

Ответственность давила, но, к удивлению Еремея, ещё и наполняла силой, уверенностью. Возможно, размышлял Еремей, это происходит оттого, что верившие ему люди отдавали, делегировали свою ментальную силу? И чем больше людей доверились тебе, тем больше и твоя ментальная сила? Хорошо бы посоветоваться с наставниками, но наставники остались в Монастыре. Хотя Настоятель Дормидонт говорил, что знание, добытое самим, ценнее знания, полученного от другого.

Путешествие протекало спокойно. Кроме снапшера и снежной гидры, никаких других помех не встретилось. Перейдя Юкку вброд выше по течению, они затем вернулись на прежний путь, потеряв три с половиною дня. Ещё полдня заняло происшествие с гидрой. Но считать дни – пустое. Путешествий без задержек не бывает никогда, так, по крайней мере, утверждает богатырь Боррис. Что-нибудь да задержит. По счастью, задержки у них были ненамеренные, вызванные силами природы. И снапшер, и гидра сами по себе не добры и не злы, они вне этих понятий. В отличие от лемутов, сознательно избравших путь зла. Но лемуты редко заходят так далеко на север, они любят юг. Владения Тёмных мастеров тоже далеко на юге. Но предаваться покою не след, путь пройден только тогда, когда сделан последний шаг.

И вот в двух днях пути от Но-Ома землю вновь устлал туман, и два дня превратились в четыре. Хорошо, что туман низкий, а поднимись он выше клося? Пришлось бы становиться лагерем и ждать изменения погоды. Порой, говорил богатырь Боррис, туман длится и пять, и шесть дней. А сейчас ничего. Сейчас терпимо.

Еремей и терпел. Терпел и учился. В хорошую погоду он даже правил клосем, но сейчас, в тумане, благоразумно отказался от роли первого всадника. Благоразумие – тоже ценное приобретение.

Сегодня они все-таки должны дойти до Но-Ома. Если, конечно, ничего не случится. А многое случается именно рядом с целью. Боррис объясняет это следующим: у порога дома человеку свойственно расслабиться, потерять бдительность. Ведь мыслями, в собственном воображении, он уже дошёл. И ещё – враги человека встречаются и в тайге, но больше всего их бродит поблизости от жилья. В тайге человек бывает редко, и грозят ему больше те, кому всё равно, какова будет добыча, человек так человек, олень, так олень, вроде давешнего снапшера. А у жилья человека подстерегают те, кому нужен именно человек, кто приспособился к охоте на человека, изучил его привычки и повадки, умеет и затаиться от человека, и напасть со спины. И, наконец, слуги нечистого. Им тоже нет особого резона ждать жертву там, где она бывает раз в год, да и не каждый год. В караванах идут закаленные богатыри, их запросто не возьмёшь. У поселений же куда проще подстеречь человека обыкновенного, слабого, нестойкого, которого можно либо уничтожить, либо склонить к службе Нечистому.

Все это Боррис рассказывал во время кратких минут между вечерней трапезой и сном. Остальное время стражи говорили редко, предпочитая обмениваться знаками – свернуть с тропы, идти медленнее, смотреть по правую руку смотреть по левую руку. Молчание не даёт услышать себя врагу, и острота слуха в тишине сохраняется.

И обычного слуха, и внутреннего. В Монастыре, что ни говори, много лишних слов произносится. Отвлекает, не даёт сосредоточиться.

Еремей поймал себя на том, что он и рад отвлечься. Вот оно, то самое предпороговое расслабление. Они ещё не пришли, ещё далеко не пришли.

Смутное беспокойство встревожило душу. Он попробовал мысленно нащупать источник тревоги. Нет, ничего. Маленькие, закрытые сознания всякой мелочи, мышей, куропаток. Для него закрытые. Возможно, ему бы и удалось проникнуть в сознание мыши, но для этого требовалось остановить караван. Терять время ради попытки выведать что-нибудь у мышки-норушки не хотелось, что она может знать, мышка-норушка? Её враги не всегда враги человека. Полярная лисица вводит мышку в дикий ужас, а многие слуги нечистого ей, мышке, безразличны. Вот рэт-лемуты, те опасны и людям, и мышам. Да, эти вонючие длинномордые мутанты с удовольствием лакомятся мышатинкой. Но так далеко на север они, рэт-лемуты, не заходили.

Беспокойство не исчезало. Что с того, что не заходили? Не заходили, не заходили, да и зашли. Появились же в Юкке снапшеры!

Он ещё раз ощупал окрестности.

Беда была не в том, что он чувствовал. Тревожило то, что он, возможно, чего-то не чувствовал. Или кого-то, опасного и злого.

Еремей тронул плечо Борриса, показал знаком, что нужно сделать привал.

Тот остановил клося. Идущие позади стражи молча окружили Еремея. Таков порядок – если грозит опасность, священник должен быть защищён. Еремей хоть и семинарист, но представлял собою главную ценность каравана.

– Привал. Нужен привал, – сказал Еремей.

Стражи быстро устроили походный бивуак. Пусть Но-Ом в полудне пути, но если священник требует привала, значит, у него есть на то основания самые веские.

Еремей присел на тюк. Туман подступил прямо к глазам. Тогда он расстелил плащ и лёг, подложив тюк под голову.

Всё кругом подёрнулось дымкой, он ощутил себя рыбой в реке. И здесь, в тумане, враждебное сознание чувствовалось куда сильнее, чем поверху. Проверяя, он встал. Да, ощущение тут же ослабло. Вновь лёг. Туман проводил зло, как проводит палка звук самых маленьких щелчков, неслышимых ухом.

Еремей обратил свой ментальный взгляд к источнику враждебности. Получилось плохо. Где-то к югу, но где? И кто?

Он попытался сосредоточиться, почувствовать нить, связывающую его сознание с сознанием неведомого существа.

Мозг затопила волна голода – внезапного, страшного, хотелось сейчас же наполнить желудок чем угодно – мышами, куропатками, человеческой плотью.

Еремей поспешил разорвать связь, но нить, что сплелась за эти секунды, не отпускала. Он вспомнил, как говорил наставник – окружи себя сверкающей сферой.

Попробовал. Вышло скверно, какое-то блеклое марево, сквозь которое враждебное сознание проходило легче легкого.

Еремей был готов удариться в панику. Стоп. Стоп, парень. Он слишком силён для тебя? Тогда встань. Просто встань, и всё.

Когда он поднялся над туманом, связь опять ослабла, и ментальная сфера сумела, наконец, отразить чужую волю. Перед разрывом он почувствовал на другом конце досаду, разочарование, даже обиду, неведомое существо искренне считало Еремея своей законной добычей.

Вдруг страж Лар-Ри тревожно поднял голову.

– Слышите?

Сколь не напрягал слух Еремей, ничего, кроме тишины, он не услышал.

–Да слушайте же! Нас зовут! Зовут на помощь! – страж посерел. – Это Марайя! Поехали, что же вы!

Богатырь Боррис вопросительно посмотрел на Еремей.

– Я ничего не слышу.

– Это… Это – вдруг Еремей вспомнил. – Это наваждение!

Но Лар-Ри вскочил на клося.

– На неё напали! Марайя вышла встречать нас, и на неё напали!

– Послушай, Лар-Ри, – Боррис попытался было удержать клося, но разве клося удержишь?