Первое дерево

А на следующий день Ковенант впервые после болезни поднялся на палубу. Щурясь от яркого солнца, он медленно подошёл к борту и облокотился на него. И хотя его качало от слабости, а кожа на лице была словно прозрачной, Линден видела, что он на пути к выздоровлению.

Его щеки были гладко выбриты, и теперь он казался моложе, хотя и более уязвимым. Линден ещё не знала, как к этому отнестись: она слишком привыкла к его облику пророка и аскета. Ковенант тоже был несколько смущён, но Линден поняла причину его замешательства, лишь когда он вдруг вызывающим тоном заявил:

— Я спалил её. Кольцом.

— Великолепно! — Линден сама удивилась, с каким жаром вырвалось у неё это восклицание. Наверное, она просто не могла сдержать восхищения его грозной силой. — Мне она никогда не нравилась.

Она осторожно погладила его щеку, пытаясь определить, не пострадала ли кожа. Ковенант болезненно поморщился:

— Мне она тоже не нравилась. — Он помолчал, глядя вдаль, а потом медленно повернулся к Линден: — Меня это беспокоит. Честно говоря, мне страшновато, что я с такой лёгкостью способен оперировать своей силой. — Он словно сожалел о тех временах, когда мог вызвать дикую магию только в порыве ярости или соприкоснувшись с инициирующими её магическими предметами. — Я учился контролировать себя. Но яд путает мне все карты. Я должен научиться справляться с ним и не давать ему расползаться по мне.

Он снова смотрел на море: лазурное, такое спокойное с виду и таящее столько опасностей. Как и он сам.

— Вечно я не как все. Я могу теперь делать своим пламенем всё, что захочу, но только если концентрирую его в тонкий луч и выпускаю из себя равномерно. Но в то же время остальное пламя бьётся во мне, как в топке, и поэтому всё время кажется, что я вот-вот взорвусь. Очень странное чувство, будто ты находишься в здравом рассудке и абсолютно не в своём уме — одновременно. Похоже, у меня одно без другого не обходится.

Линден вдруг вспомнила его недавние слова: «Вот потому-то мне так необходимо добраться до Первого Дерева. И прежде, чем я стану слишком опасным, чтобы позволить себе остаться в живых». Оба они терзались раздиравшими их противоречиями, и Линден вдруг на секунду захотелось обнять его, поддержать, поделиться с ним своей надеждой.

Но она удержала в себе этот порыв симпатии и сострадания, так как не всё ещё было сказано между ними. Он ничего ещё не знал о том, что произошло с её матерью. А ведь именно воспоминание об этом неисправимом, чудовищном событии все эти годы удерживало Линден от сближения с нравившимися ей людьми. А с Ковенантом — тем более.

Как только «Звёздная Гемма» миновала полосу штормов, капитан приказал держать курс на восток. Ветер был переменным, поэтому Великанам скучать не приходилось. Но они и не умели скучать: самая тяжёлая работа на борту их обожаемого корабля была для них неиссякаемым источником радости и гордости за своё мастерство. Кир и Хигром тоже частенько участвовали в авралах, компенсируя недостаток роста и силы ловкостью и сноровкой.

И всё же корабль слишком медленно продвигался вперёд. С каждым днём Первая хмурилась все больше. С её лица не сходило мрачное выражение, словно на него падала тень от извечной печали, прятавшейся в глубине глаз Мечтателя.

Ковенант по мере своего выздоровления становился всё более нервным; он слишком боялся опоздать, а мысль о живых людях, которых всё это время приносят в жертву Солнечному Яду, делало ожидание и вовсе невыносимым. С утра до вечера он мерил палубу шагами, словно это могло приблизить его к цели. Бездействие угнетало его.

Три дня корабль Великанов отвоёвывал у моря каждую милю в нужном направлении, и вот наконец установился ровный бриз с юго-запада. Хоннинскрю приветствовал его радостным воплем. Великаны рассыпались по вантам, устанавливая паруса. И «Звёздная Гемма», слегка взбрыкнув при изменении курса, как застоявшаяся лошадка, легко устремилась на восток. Она летела со сказочной быстротой в ореоле пены, вскипавшей у её пятнистых гранитных боков, словно черпала из моря силу.

— Сколько может продержаться ветер? — спросил Ковенант у стоявшей рядом с ним боцманши.

Яростный Шторм, сложив руки на необъятной груди, деловито оглядела паруса, небо и море и неторопливо ответила:

— В этом районе такая неразбериха с ветрами, как в последние дни, бывает довольно редко. А сейчас задул Куэстимун, или Скиталец, как мы ещё его называем. Да скорее мы его сетями поймаем, чем он успокоится. — И она любовным взглядом окинула гордо надутые паруса.

Она оказалась права. Юго-западный Скиталец исправно нёс судно на восток весь день и всю ночь. Он подгонял корабль, торопил его, словно сам участвовал в Поиске.

Линден вышла на палубу. Было новолуние, и в тёмном небе над морем сияли яркие звезды. Она закрыла глаза, вслушалась в свист ветра в канатах, в равномерный плеск волн о борта корабля и всем телом ощутила мощное биение пульса «Звёздной Геммы». Благодаря удивительному мастерству его создателей, гранитный корабль словно одухотворялся, когда вырывался на простор, для которого был создан. Он жил, он дышал.

Куэстимун, взяв на себя заботу о корабле, дал, наконец, команде возможность отдохнуть. Первая с трудом сдерживала довольную улыбку, а Хоннинскрю, напоминавший расшалившегося бегемота, на пару с Красавчиком потешали весь экипаж. Даже угрюмец якорь-мастер и тот сиял, тем более что он, наконец, смог снять повязку с больной руки — та полностью зажила.

Но ни скорость корабля, ни приподнятое настроение команды не могли согнать смертельную бледность со щёк Ковенанта. Да, он с удовольствием подставлял лицо упругому ветру; да, он забывался порой в кругу друзей, смеясь вместе с ними (он так истосковался по общению с жизнерадостными и сердечными Великанами!); да, он бы хотел вместе со всеми быть счастливым просто оттого, что жизнь прекрасна. Но он не мог. Он слишком боялся опоздать. Он продолжал в нетерпении мерить палубу шагами, лишь время от времени, останавливаясь рядом с Линден, словно не мог долго оставаться наедине со своими тревожными мыслями. Он копался в себе, вытаскивая самые старые воспоминания, перетряхивая их, пересматривая, как будто пытался с их помощью прочитать своё будущее.

Во время одного из разговоров он резко бросил Линден:

— Боюсь, что за жизнь Джоан я заплатил собой. — Это Линден слышала уже не в первый раз. — Свобода воли вовсе не означает, что ты можешь выбирать своё будущее. Но зато она даёт тебе право выбирать, как реагировать на то, что с тобой происходит. Вот на этом-то и замешана вся борьба с Лордом Фоулом. Все решения, которые мы принимаем, прежде всего строятся на нашем выборе: мы делаем это против него или для него? Именно поэтому он до сих пор не одержал нас. Не отнял кольцо силой. Он идёт на риск в надежде, что мы переменим своё отношение к нему и принесём себя ему на блюдечке. Он зависим от нашего выбора, как и Создатель, впрочем. На этом краеугольном камне строится и парадокс Арки Времени, и парадокс белого золота. Сила и власть зависят от твоего выбора. Если, скажем, Лорд Фоул возьмёт нас в плен и принудит против нашей воли сражаться за него, кольцо утратит свою силу, станет попросту безделушкой, и он не сможет вырваться из этого мира. Но если Создатель попытается воздействовать на нас сквозь Арку Времени, он её попросту разрушит. Так вот. Возможно, заняв место Джоан, я лишился своей свободы выбора.

Линден не нашлась, что ответить. Ей очень не нравилось настроение Ковенанта. Но в глубине души она с радостью отмечала, что он окончательно поправился, раз уж задаётся подобными вопросами. И ещё: ей очень хотелось, чтобы он убедил её в том, что у неё тоже есть свобода выбора.

Основной темой их следующего разговора стал Вейн. С того дня, когда Ковенант подвергся нападению Опустошителя, странная чёрная фигура так и не сдвинулась с места. Он стоял в любимой позе: чуть согнув руки, взирая на всё происходящее на корабле чёрными, как самая беззвёздная полночь, глазами с равнодушием высшего знания о том, что все в мире — тлен и суета.