Первое свидание (поэма)

Взыграл, заколобродил смысл;

Так вьются бисерным туманом

Над прудом крылья коромысл;

Так мысли, легкие стрекозы,

Летят над небом, стрекоча;

Так белоствольные березы

Дрожат, невнятицей шепча;

Так звуки слова «дар Валдая»

Балды, над партою болтая,—

Переболтают в «дарвалдая»…

Ах, много, много «дарвалдаев»—

Невнятиц этих у меня.

И мой отец, декан Летаев,

Руками в воздух разведя:

«Да, мой голубчик, — ухо вянет:

Такую, право, порешь чушь!»

И в глазках крошечных проглянет

Математическая сушь.

Широконосый и раскосый

С жестковолосой бородой

Расставит в воздухе вопросы:

Вопрос — один; вопрос — другой;

Неразрешимые вопросы…

Так над синеющим цветком,

Танцуя в воздухе немом,

Жужжат оранжевые осы.

И было: много, много дум;

И метафизики, и шумов…

И строгой физикой мой ум

Переполнял: профессор Умов. [7]

7

Профессор физики Московского университета в 900-х годах.

Над мглой космической он пел,

Развив власы и выгнув выю,

Что парадоксами Максвелл [8]

Уничтожает энтропию,

Что взрывы, полные игры,

Таят томсоновские вихри, [9]

И что огромные миры

В атомных силах не утихли,

Что мысль, как динамит, летит

Смелей, прикидчивей и прытче,

Что опыт — новый…

— «Мир — взлетит!» —

Сказал, взрываясь, Фридрих Нитче…

Мир — рвался в опытах Кюри

8

Известный физик.

9

Томсон — английский физик, автор теории вихревого строения вселенной.

Атомной, лопнувшею бомбой

На электронные струи

Невоплощенной гекатомбой;

Я — сын эфира. Человек,—

Свиваю со стези надмирной

Своей порфирою эфирной

За миром мир, за веком век.

Из непотухнувшего гула

Взметая брызги, взвой огня,

Волною музыки меня

Стихия жизни оплеснула:

Из летаргического сна

В разрыв трагической культуры,

Где бездна гибельна (без дна!),—

Я, ахнув, рухнул в сумрак хмурый,—

— Как Далай-лама молодой

С белоголовых Гималаев,—

Передробляемый звездой,

На зыби, зыблемые Майей…

В душе, органом проиграв,

Дни, как орнамент, полетели,

Взвиваясь запахами трав,

Взвиваясь запахом метели.

И веял Май — взвивной метой;

Июнь — серьгою бирюзовой;

Сентябрь — листвою золотой;

Декабрь — пургой белоголовой.

О лазулитовая лень,

О меланитовые очи!

Ты, колокольчик белый, — день!

Ты, колокольчик синий, — ночи!

Дышал граненый мой флакон;

Меня онежили уайт-розы, [10]

Зеленосладкие, как сон,

Зеленогорькие, как слезы.

В мои строфические дни

И в симфонические игры,

Багрея, зрели из зари

Дионисические тигры…

Перчатка белая в руке;

Сюртук — зеленый: с бельм кантом…

В меня лобзавшем ветерке

Я выглядел немного франтом,

Умея дам интриговать

Своим резвящимся рассудком

И мысли легкие пускать,

Как мотыльки по незабудкам;

10

Духи.

Вопросов комариный рой

Умел развеять в быстротечность,

И — озадачить вдруг игрой,—

Улыбкой, брошенною… в вечность…

Духовный, негреховный свет,—

— Как нежный свет снегов нездешних.

Как духовеющий завет,

Как поцелуи зовов нежных,

Как струи слова Заратустр,—

Вставал из ночи темнолонной…

Я помню: переливы люстр;

Я помню: зал белоколонный

Звучит Бетховеном, волной;

И Благородное собранье, — [11]

11

Зал Благородного собрания — московский концертный зал в 900-х годах.

Как мир — родной (как мир весной),

Как старой драмы замиранье,

Как то, что смеет жизнь пропеть,

Как то, что веет в детской вере…

2

На серой вычищенной двери

Литая, чищеная медь…

Бывало: пламенная вьюга;

И в ней — прослеженная стезь;

Томя предчувствиями юга,

Бывало, всё взревает здесь;

В глазах полутеней и светов,

Мне лепестящих, нежных цветов

Яснеет снежистая смесь;

Следя перемокревшим снегом,

Озябший, заметенный весь,

Бывало, я звонился здесь

Отдаться пиршественным негам.

Михал Сергеич Соловьев,

Дверь отворивши мне без слов,

Худой и бледный, кроя плэдом

Давно простуженную грудь,

Лучистым золотистым следом

Свечи указывал мне путь,

Качаясь мерною походкой,

Золотохохлой головой,

Золотохохлою бородкой,—

Прищурый, слабый, но живой.

Сутуловатый, малорослый

И бледноносый — подойдет,

И я почувствую, что — взрослый,

Что мне идет двадцатый год;

И вот, конфузясь и дичая,

За круглым ласковым столом

Хлебну крепчающего чая

С ароматическим душком;

Михал Сергеич повернется

Ко мне из кресла цвета «бискр»;

Стекло пенснэйное проснется,

Переплеснется блеском искр;

Развеяв веером вопросы,

Он чубуком из янтаря,—

Дымит струями папиросы,

Голубоглазит на меня;

И ароматом странной веры

Окурит каждый мой вопрос;

И, мне навеяв атмосферы,

В дымки просовывает нос,

Переложив на ногу ногу,

Перетрясая пепел свой…

Он — длань, протянутая к Богу

Сквозь нежный ветер пурговой!

Бывало, сбрасывает повязь

С груди — переливной, родной:

Глаза — готическая прорезь;

Рассудок — розблеск искряной!

Он видит в жизни пустоглазой

Рои лелеемых эмблем,

Интересуясь новой фазой

Космологических проблем,

Переплетая теоремы

С ангелологией Фомы;