Первое второе пришествие

– Боишься – заревнует?

– Он? Нет. Он не ревнует… А может, меня дома нет? – поставила она тихий вопрос перед тем, кто ломился в дверь.

Ответом были уверенные удары.

– До утра будет стучать. Пойду открою.

Она открыла – и вошел мужчина, примерно одного возраста с Петром, молоденько одетый, с сумкой через плечо. Навеселе и веселый.

– Не помешал? – бодро спросил он.

– Нечему мешать, – сказала Нина. – Пожалела, ночевать ему негде. Можешь верить, можешь не верить.

– Поверить? – спросил парень у Петра.

– Поверить. Так и было.

– Поверю. А жаль. Я бы вам устроил сейчас, я бы вас… – Он, улыбаясь, сел в кресло, вытянул ноги. – Будем знакомиться. Вадим Никодимов, атлет интеллекта. Но люблю простое, иногда даже низменное. Ее вот люблю. А вы кто?

– Иисус Христос, – ответила за Христа Нина.

Петр промолчал.

Нина со смехом рассказала о том, как они весь вечер превращали воду в водку.

Петр молчал.

– Гипнотизер он, – объяснила Нина.

– На меня гипноз никогда не действовал, – сказал Вадим Никодимов. – Из интереса пробовал: шиш! Не нашлось интеллекта, который подавил бы мой интеллект. Ну, Иисус, преврати мне воду в вино. В вино, не в водку! В «Чинзано», например.

– Я этого не пил, – сказал Петр.

– А чего ты пил?

– Ну, «Ркацители».

– Валяй, пусть будет «Ркацители»! – И Вадим Никодимов поднял руку, ожидая, когда в нее вложат стакан.

Нина шустро сбегала на кухню, принесла стакан с водой, вложила его в руку.

– Итак, «Ркацители»? – спросил Никодимов.

– «Ркацители», – сказал Петр, вспоминая вкус довольно гадкого, как ему тогда показалось, когда он его пил, кислого напитка малой крепости.

Никодимов отхлебнул. Отхлебнул еще. Отставил.

– Мерзость, однако!

Нина взяла стакан, пригубила и заплевалась.

– Прямо моча какая-то! – фыркнула она.

– Но не вода! – сказал Никодимов. – Вино. Скверное, но – вино! Ладно. Вино мы свое будем пить, – достал он большую бутылку с яркой этикеткой. (Это и оказалось «Чинзано».) А теперь скажи: кто же ты?

Петр сказал печально и просто:

– Я Иисус Христос.

Коротким смехом подавилась Нина, увидев глаза Петра, на которые падал из окна призрачный свет.

– Так… – задумчиво произнес Никодимов. – Сумасшедший? Не похоже. Игра? Не похоже. Что тогда? Непонятно. Знаешь, друг, а ведь ты первый человек на земле, которого я не могу понять. Кто ты все-таки?

– Иисус Христос, – спокойно ответил Петр. – Иисус Христос, а люди дали имя Петр.

А вдруг правда? – подумала Нина. И хоть знала она божественного совсем чуть-чуть – по книжке «Евангелие для детей», которая ей понравилась, потому что была тонкая и с картинками (надо же знать толику из входящих в обиход знаний), так вот, несмотря на скудость своих представлений о величественности когда-то случившихся событий, ей вдруг страшновато стало. Она решила действовать по своему заветному жизненному принципу: с упреждением. То есть – ждать от других людей больше вреда, чем, на первый взгляд, можно ждать. Нет, в самом деле. Вот похихикаешь сейчас, а потом возьмут и ноги отнимутся, болезнь приключится. Если был в самом деле когда-то чудодейственный человек Христос, то почему бы ему опять не прийти? Тут не это самое невероятное, невероятно то, что он – ей встретился, а не кому-то другому. Но ведь и в лотерею главный приз выигрывает кто-то один, который, может, и не надеялся.

– Самое страшное, Петр, – сказал Никодимов, – что я ведь и хотел бы поверить. Но, пожалуй, не смогу. Накорми мне толпу тремя хлебами, море пешком перейди, умершего воскреси – все равно не поверю. Это уж навсегда. Это в крови. Гореть мне синим пламенем в геенне огненной, не верю я.

– Никто не может о себе сказать: верю или не верю. О нас лишь Бог знает, верим ли мы.

– Это как же? – встряла Нина (не нагло, сдерживая себя). – Каждый о себе знать должен. Я вот – верующая! Да! – подтвердила она Никодимову. – Верующая!

– Ты не бормочи, – весело хмурился Никодимов, размышляя: – Значит, лишь Бог о нашей вере знает?

– Да.

– Гляди-ка, как просто. Поразил. Признаюсь – поразил. Ты – первый. Ведь действительно! Я думаю, что атеист, а может, я самый рьяный верующий и есть! Нина, ты видишь, что со мной?

– Что?

– Я волнуюсь! Ты видела, чтобы я когда-нибудь волновался?

– Ни разу, – уверенно ответила Нина.

– А вот – волнуюсь! Ты что же – богослов, слушатель семинарии, а?

– Грузчик на швейной фабрике. Среднее образование, – усмехнулся Петр.

– Понимаю!.. Не понимаю. Первый раз чего-то не понимаю! Ты откуда взял-то, извини, что ты Иисус Христос?

– Знаю.

– Видение, что ли, было?

– В самом себе знаю.

– Как говорит! – восхитился Никодимов, поворачиваясь к Нине, но тут же махнул рукой: – А, ты все равно не поймешь!

– Я понимаю. Я чай поставлю.

Нина решила – подальше от этого разговора.

А Петру было приятно, что самоуверенный атлет интеллекта дивится на него и не может решить, верить или нет.

– В любом случае, – сказал Никодимов, – ты – явление необычное, уж я людей знаю. Так что же, тебе тридцать лет?

– Тридцать.

– Проповедуешь?

– Пока нет.

– Но уже превращаешь воду в вино. Еще что?

– Лечу.

– Что лечишь?

– Все лечу.

– Правда? – обрадовался Никодимов. – Слушай, а геморрой? Такая неинтеллигентная неприятная болезнь, впрочем, как раз интеллигентная, от сидячей работы, впрочем, я давно уже подолгу не сижу, я мыслю на ходу, на лету, но – покоя не дает – вот уже третий день мучаюсь кровью, спиртное и то не анестезирует, боль адская. Поможешь? Штаны снимать или как?

Это испытание мне, подумал Петр, без удовольствия глядя на уже подставленный ему под нос зад Никодимова, причем Никодимов хоть и спросил, снять штаны или нет, сам, не дождавшись ответа, быстренько снял. Юрок был – исключительно.

Пересиливая себя, Петр стал водить руками.

– Ничуть не легче, ничуть! – покрикивал Вадим Никодимов. – Нет, не чувствуешь ты ко мне братской любви, не любишь ты мое тело, мою задницу! Плохой ты еще Христос! Ты полюби мою задницу – и все получится!

Дурак прав, подумал Петр. Как ни крути – прав. И он начал думать не о Вадиме Никодимове, а о его ни в чем не повинном теле, которое мучается и страдает, и испытал жалость к этому телу, и стал не только водить руками, но и прикасаться к болящему месту – осторожно, ласково, думая о том, что это место ведь не хуже всякого другого, оно и необходимо организму так же, как легкие, руки, сердце, голова, печень…

Легкая испарина выступила у него на лбу, он понял, что боль прошла.

– Ну? Чего стоишь? – сказал он Вадиму. – Не болит уже, а ты стоишь. Эх, соплежуй! – обозвал он его самым мягким мальчишеским прозвищем, каким пользуются в Полынске.

Никодимов натянул штаны, сел в кресло. Мельком увидел половину лица Нины из-за косяка кухонной двери. Скрылась.

Никодимов извлек сигарету и изящно закурил в длинных тонких пальцах.

– Да… – сказал он. – Да…

– Чего? – не терпелось Петру узнать о его мыслях.