Первородный грех

— Удивительно вот что, — сказала Кейт, — раз она взяла с собой первое письмо, почему было не взять и это? Она могла его ему оставить. Я думаю, что либо Этьенн его порвал, либо убийца его нашел и уничтожил.

— Не похоже, — ответил Дэлглиш. — Больше похоже на то, что она взяла с собой обвинительную записку, адресованную всем компаньонам, с целью повесить ее на доске объявлений в приемной. Тогда ее увидели бы не только все компаньоны, но и сотрудники, и посетители.

— Вряд ли ее оставили бы там висеть, сэр.

— Конечно, нет. Но она могла надеяться, что очень многие увидят записку прежде, чем она привлечет внимание директоров. В любом случае она вызвала бы шум. Обвинительная записка, вероятно, должна была стать первым ударом в той войне, которую Карлинг собиралась развязать им в отместку. Ей наверняка пришлось пережить несколько страшных часов, когда она услышала о смерти Жерара Этьенна. Если она и вправду оставила в приемной эту записку, да еще, возможно, и рукопись романа, это послужило бы доказательством, что она приходила в тот вечер в Инносент-Хаус, когда большинство сотрудников уже ушли. Она скорее всего ждала, что мы вот-вот нагрянем к ней, уверенная, что присутствие там записки сделает ее одной из главных подозреваемых. Поэтому она договаривается с Дэйзи об алиби. А потом, когда полиция появляется, никто ничего о записке не говорит. Значит, либо мы не поняли ее важности, что вряд ли возможно, либо кто-то снял ее с доски. А потом человек, который действительно снял записку с доски объявлений, звонит Карлинг, чтобы ее успокоить. Он или она может ее успокоить, потому что Карлинг считает, что ей звонит доброжелатель, а не убийца.

— Все совпадает, сэр. Звучит логично и убедительно.

— Но это все домыслы, Кейт, все до единой детали. Это невозможно доказать. Ничто из этого в суде не выстоит. Это первоначальная гипотеза, соответствующая фактам, насколько они сейчас нам известны, но вся она построена на косвенных свидетельствах. Есть только одна маленькая деталь, которую можно считать прямой уликой. Если она прикрепила эту ложную прощальную записку к доске объявлений, когда уходила из Инносент-Хауса, на бумаге должны были остаться следы от одной или нескольких кнопок. Может быть, поэтому бумага была так аккуратно обрезана перед тем, как ее накололи на ограду?

Больше ничего особенно интересного в секретере не оказалось. Миссис Карлинг получала мало писем, или если и получала, то уничтожала их. Те, что сохранились, приходили авиапочтой, они были сложены в одну пачку, перевязаны ленточкой и лежали в специальном отделении. Все они были от подруги, живущей в Австралии — некоей миссис Марджори Рэмптон. Однако их переписка постепенно становилась все менее регулярной, а потом и совсем заглохла. Кроме этой пачки, была связка писем от читателей, каждое — с копией ответа, аккуратно приколотой к письму. Миссис Карлинг явно не жалела трудов, чтобы сделать приятное своим почитателям. В одном из верхних ящиков секретера лежала папка с надписью «Вложения в ценные бумаги», с письмами от ее брокера. Она обладала капиталом всего в тридцать две тысячи фунтов или чуть более, осторожно вложенных частью в государственные ценные бумаги, а частью — в обыкновенные акции. В другом они нашли копию завещания. Это был короткий документ, по которому она оставляла 5000 фунтов Авторскому фонду и клубу писателей-криминалистов, а все остальное состояние — подруге, живущей в Австралии. Еще одна папка содержала документы пятнадцатилетней давности, относящиеся к ее разводу с мужем. Бегло просмотрев бумаги, Дэлглиш пришел к выводу, что процесс проходил с резкими взаимными обвинениями, но — с точки зрения миссис Карлинг — закончился не очень для нее благоприятно. Алименты были небольшими и прекратились со смертью Рэймонда Карлинга через пять лет после развода. И это было все. Содержимое секретера подтверждало то, что Дэлглиш подозревал с самого начала. Эсме Карлинг жила ради своей работы. Отними это — что ей осталось бы?

52

Велма Питт-Каули, литагент миссис Карлинг, согласилась приехать в квартиру к одиннадцати тридцати и явилась на шесть минут позже. Не успела она войти в дверь, как стало вполне очевидно, что она не в самом добром расположении духа. Когда Кейт открыла ей дверь, она промчалась в комнату с такой поспешностью, будто это ее заставили ждать, бросилась в ближайшее из двух кресел, наклонилась, чтобы стянуть с плеча золотую цепочку сумочки, и плюхнула на пол рядом с собой туго набитый портфель. Лишь тогда она соблаговолила уделить внимание Дэлглишу и Кейт. Снизойдя до этого, она устремила взгляд на Дэлглиша, а когда их глаза встретились, настроение ее слегка изменилось: ее первые слова свидетельствовали о том, что она готова оказать им любезность.

— Простите за опоздание и за спешку, но вы же знаете, как это бывает. Я должна была сначала зайти в агентство, а в двенадцать сорок пять у меня заказан столик в «Айви» — я жду к ленчу гостя. И между прочим, это очень важная встреча. Автор, с которым я встречаюсь, специально прилетел из Нью-Йорка сегодня утром. И еще всякие дела навалились — так всегда случается, стоит лишь нос в агентстве показать. В наши дни никому самую простую работу доверить нельзя. Я ушла сразу, как только смогла, по такси застряло в пробке на Теоболд-роуд. Боже мой, какой это ужас с бедной Эсме! Настоящий кошмар! А что на самом деле случилось? Она утопилась, да? Утопилась или повесилась, или и то и другое? Ну, скажу я вам, это всю душу переворачивает!

Выразив подобающее случаю негодование, миссис Питт-Каули приняла в кресле более элегантную позу, сдвинув юбку черного делового костюма вверх почти до паха и обнажив высокие стройные ноги, обтянутые нейлоновыми колготками, такими тонкими, что заметно было лишь их приглушенное сияние там, где выступали косточки. Она явно с особым тщанием выбирала наряд, готовясь к встрече за ленчем в 12.45, и Дэлглиш задался вопросом, что за привилегированный клиент — теперешний или, возможно, будущий — заставил ее одеться так, чтобы костюм элегантно подчеркивал профессиональную компетентность и сексуальную привлекательность. Под безупречно сидящим жакетом с рядом медных пуговиц на ней была шелковая блузка с высоким воротником. Черная бархатная шляпка, пронзенная спереди золотой стрелой, плотно сидела на светло-каштановых волосах, подстриженных челкой, почти касавшейся прямых черных бровей, и падавших тщательно расчесанными волнами чуть ли не до самых плеч. Говоря, она живо жестикулировала, ее длинные, обильно унизанные кольцами пальцы чертили в воздухе узоры, словно она беседовала с глухими, а плечи ее время от времени горбились, как от неожиданного приступа боли. Жесты странным образом не соответствовали произносимым словам, и Дэлглиш заподозрил, что ее аффектация была не столько признаком нервозности или неуверенности в себе, сколько специально придуманным трюком, изначально имевшим целью привлечь внимание к ее замечательным рукам, но теперь превратившимся в неискоренимую привычку. Раздражение, с которым она вошла в квартиру, удивило Адама: по опыту работы он знал, что люди, так или иначе связанные с расследованием неординарного убийства, если только они не горюют об убитом и не боятся риска быть разоблаченными при полицейском опросе, обычно испытывают не лишенное приятности возбуждение оттого, что вчуже соприкасаются с насильственной смертью и пользуются сомнительной славой «находящихся в курсе». Он привык встречать взгляды слегка смущенных, но горящих любопытством глаз. Дурное расположение духа и погруженность в собственные дела хотя бы немного разнообразили картину.

Велма Питт-Каули оглядела комнату с раскрытым теперь секретером, бросила взгляд на стопки бумаг на столе и сказала:

— Господи, и так ужасно сидеть здесь, в ее квартире, а вам еще пришлось копаться в ее вещах! Я понимаю, вы должны были это сделать, это ведь ваша работа. Но это выглядит жутко. Такое впечатление, что она присутствует здесь в гораздо большей степени, чем когда реально здесь находилась. Не могу отделаться от ощущения, что вот-вот услышу, как ее ключ повернется в замке, и она войдет, увидит, что мы тут натворили, и поднимет скандал.

— Боюсь, насильственная смерть — всегда вторжение в личную жизнь, — вздохнул Дэлглиш. — И часто она устраивала скандалы?

Будто не услышав вопроса, миссис Питт-Каули сказала:

— Знаете, чего бы мне сейчас и правда хотелось? На самом деле мне очень нужно выпить горячего, крепкого черного кофе. Наверное, это невозможно?

Она посмотрела на Кейт, и Кейт ответила:

— На кухне стоит банка с кофе в зернах, а в холодильнике — неоткрытая пачка молока. В принципе следовало бы обратиться в ее банк за разрешением, но я думаю, никто возражать не станет.

Поскольку Кейт не выказала намерения немедленно отправиться на кухню, Велма одарила ее долгим, задумчивым взглядом, как если бы оценивала возможную вздорность новой машинистки, а затем, пожав плечами и потрепетав в воздухе пальцами, решила проявить благоразумие:

— Впрочем, я полагаю, лучше не стоит, хотя сама-то она в этом уже не будет нуждаться, правда ведь? Не могу сказать, что мне так уж хочется воспользоваться какой-нибудь из ее чашек.

— Само собой разумеется, — сказал Дэлглиш, — что нам крайне важно как можно больше узнать о миссис Карлинг. Поэтому мы очень признательны вам за то, что вы согласились встретиться с нами сегодня утром. Смерть ее не могла не потрясти вас, и мы понимаем, как нелегко вам было прийти сюда. Но это действительно важно.

Голос и взгляд миссис Питт-Каули выразили глубочайшее чувство:

— О, я очень это понимаю. Я хочу сказать, что абсолютно понимаю, почему вы должны задавать мне всякие вопросы. Вне всякого сомнения, я помогу вам всем, чем смогу. Что вы хотели узнать?

— Когда вы услышали эту новость?

— Сегодня утром, чуть раньше семи, как раз перед тем, как ваши люди позвонили и попросили меня встретиться здесь с вами. Мне звонила Клаудиа Этьенн. Разбудила меня, по правде говоря. Не очень-то приятно с такой новости день начинать. Она могла бы и подождать, только я думаю, ей не хотелось, чтобы я прочла об этом в какой-нибудь вечерней газете или услышала, когда в агентство приду. Вы же знаете, как быстро у нас в городе сплетни разлетаются. В конце концов ведь я — литагент Эсме, то есть я хочу сказать — я была ее литагентом, и я думаю, Клаудиа полагала, что я должна одной из первых узнать об этом и что именно она должна мне об этом сообщить. Это странно. Это самое последнее, чего можно было бы от Эсме ожидать. Но конечно, это и было самое последнее, что она сделала. О Господи, простите, пожалуйста! В такие минуты что бы ты ни сказал, все кажется неподобающим.