Первый человек в Риме. Том 2

Я доберусь до Рима, не сомневайся. Ты хочешь продвинуться дальше места плебейского трибуна. Это реально – но только для человека, преданного Гаю Марию.

К концу ноября восточный ветер принес Гаю Марию звонкий поцелуй Фортуны в виде второго письма от Сатурнина, которое пришло морем за два дня до того, как прибыл курьер Сената. Тон письма был смиренным и почти заискивающим:

Я не сомневаюсь, что вы прибудете в Рим. Буквально через день после того, как я получил ваш ответ, внезапно скончался ваш уважаемый коллега, младший консул Луций Аврелий Орест. Болезненно переживая ваше неудовольствие, я использовал это событие, чтобы заставить Сенат вызвать вас в Рим. Это не входило в планы наших политиков, которые рекомендовали Сенату – через принцепса – выбрать консула суффентуса, дабы заполнить освободившееся курульное местечко. Однако – счастливый случай! – буквально за день до этого Скавр выступил с длинной речью, направленной против того, чтобы вы оставались в Галлии, разоряя Казну и нагнетая страх перед германским нашествием, чтобы стать под шумок диктатором. Когда же Орест умер, Скавр сразу сменил тон – Сенат-де не смеет вас отозвать, поскольку велика вероятность нападения германцев, поэтому надо заменить покойного, чтобы провести выборы.

Я встал и произнес очень хорошую речь, убеждая избранных мужей, что принцепс что-то путает. Или угроза со стороны германцев есть – или ее нет. Я привел, для сравнения, его речь о том, что угрозы нет. Таким образом, нет и необходимости избирать замену младшему консулу. Можно просто вызвать Мария. Пусть делает то, для чего его выбирали – выполняет обязанности консула. Мне не потребовалось открыто обвинять Скавра в ловком использовании сложившихся обстоятельств – все и так поняли намек.

Посылаю сообщение морем – оно сейчас надежнее дорог. Не затем, конечно, чтобы вы получили представление о происходившем в Сенате, а затем, чтобы имели время продумать план действий в Риме. Я начинаю потихоньку обрабатывать выборщиков. Так что в Риме вас встретит солидная толпа людей, желающих, чтобы вы снова заняли место консула.

– Мы отправляемся! – торжествующе сказал Марий, протягивая письмо Сулле. – Собирай вещи – нельзя терять времени. Готовься к выступлению в Сенате о возможном вторжении трех групп германцев к осени следующего года, а я буду рассказывать выборщикам, что кроме меня их никто не остановит.

– Насколько я могу углубиться в тему? – Сулла слегка вздрогнул.

– Как сочтешь нужным. Я представлю общий план, а ты попытаешься доказать истинность своих выводов, но избегая подозрений о том, как находился среди варваров. – В глазах Мария мелькнуло сострадание. – Кое о чем, Луций Корнелий, лучше не упоминать. Они не знают тебя и не поймут, что ты за человек. Не говори им ничего такого, что они смогут использовать против тебя. Ты – римский патриций. Пусть считают, что все твои героические поступки ты совершал, не вылезая из шкуры римского нобиля.

Сулла затряс головой:

– Но ведь это немыслимо – пройти через германские земли, выглядя как римлянин и патриций!

– Они этого не знают, – усмехнулся Марий. – Помнишь, что написал мне Публий Рутилий? Воители задних скамей – так назвал он этих людей. Но и в первых рядах сидят такие же болтуны, не знающие жизни, – Марий рассмеялся. – Надо было тебе оставить на время усы и волосы… Я одел бы тебя, как германца, и провел бы по Форуму. Знаешь, что случилось бы тогда?

– Да. Меня никто не узнал бы.

– Правильно. Не следует раздражать римлян. Я буду говорить первым, ты – за мною.

Сулле Рим не обещал ни славы, ни домашнего тепла и уюта, как Гаю Марию. Несмотря на блистательную службу в качестве квестора и прекрасный дебют в роли шпиона, Сулла все еще оставался молодым сенатором, живущим в тени Первого Человека. Его политическая карьера складывалась слишком медленно, особенно если учесть позднее вхождение в Сенат. Он был патрицием и поэтому не имел права стать плебейским трибуном. Чтобы получить место курульного эдила, у него не было денег, а слишком короткий срок его сенаторской деятельности лишал его возможности стать претором. Так складывалась его судьба в политике. Дома же его ждала все более обострявшаяся напряженность, источниками которой служили его жена, слишком много и часто выпивавшая и пренебрегавшая детьми, и мачеха, которая ненавидела его так сильно, как и свое нынешнее положение.

Но если политические сферы постепенно открывались для Суллы, что вселяло в него какую-то надежду, то домашние сцены становились все безобразнее. Что еще больше осложняло его возвращение в Рим, так смена германской жены на римскую. Всего год прожили они с Германой в обстановке, еще более противной его аристократизму, чем мир Субуры. Но Германа служила ему утешением, опорой, помощницей в том варварском мире.

Ему нетрудно было попасть к кимврам, поскольку Сулла был воином не просто смелым и физически сильным: он был воином мыслящим. В смелости и силе он уступал многим германцам, зато был хитер, увертлив и ловок. И все потому, что умел думать, анализировать. Его отметили в боях против испанских племен на Пиринеях – и приняли в воинское братство.

Затем он и Серторий решили, что если им удастся вжиться в этот странный мир и возвыситься в нем /так и вышло/, то они преуспеют в выполнении задания куда больше, чем оставаясь простыми воинами. Они завоевали определенный авторитет, каждый в выбранном им племени, а затем нашли себе вдов.

Герману он выбрал потому, что она сама была пришлая и не имела детей. Ее муж занимал место вождя своего племени, иначе женщины никогда не потерпели бы ее присутствия среди них, тем более, что она заняла место, которое должно принадлежать кимврийке. Женщины уже почти допекли ее, когда Сулла – как метеор – ворвался в ее жизнь, сел в ее повозку и взял под свою опеку. Оба были пришельцами. При выборе Сулла не руководствовался ни чувствами, ни симпатией, просто она нуждалась в нем больше, чем все остальные, и, к тому же, не принадлежала к этому племени. Поэтому, узнай она о происхождении мужа, вряд ли предала бы его – не то что другие женщины.

Она не походила на обыкновенную германку. Большинство женщин были высокими, мощными, но вполне гармонично сложенными, с длинными ногами и высокой грудью, льняного цвета волосами и голубыми глазами. Лица казались вполне привлекательными, если не обращать внимания на угловатость губ и маленький прямой нос. Германа была ниже Суллы /который имел приличный по римским меркам рост – чуть ниже шести футов/ и полнее кимвриек. Ее волосы, густые и длинные, имели тот неопределенно-расплывчатый оттенок, который принято называть мышиным. Ее темные серо-стальные глаза гармонировали с цветом волос. В остальном же она оставалась германкой – четко очерченные скулы, маленький прямой носик. Ей исполнилось тридцать; она была бесплодна. Если бы мужем ее был не вождь, Германа давно бы уже погибла.

Что делало ее такой непохожей на остальных и почему именно ее выбрали в жены два таких человека? Вряд ли из-за внешности. Первый муж считал ее очень противоречивой и притягательной, Сулле она показалась истинной аристократкой, надменной дамой, излучающей вокруг себя какое-то поле, манящее мужчин, поле чувственности. Они почти идеально подошли друг другу, поскольку Германа оказалась достаточно умна, чтобы оставаться нетребовательной, чувственной ровно настолько, чтобы муж не уставал от нее, но и получал много удовольствия от времяпрепровождения наедине; она всегда могла сделать интересный вывод и поддержать разговор. Скот Германы всегда был накормлен, подоен, вычищен и вылечен. В ее повозке всегда был порядок, сама повозка и посуда содержались в чистоте, продукты тщательно оберегались от порчи и грызунов. Одежда и белье регулярно проветривались и если нужно, подшивались. Ножи всегда были заточены. Она никогда ничего не забывала и все успевала. Словом, Германа была полной противоположностью Юлиллы.

Когда Германа поняла, что беременна – а она почувствовала это почти сразу – оба они обрадовались. Но Германа – особенно. Беременность оправдывала ее в глазах племени за прошлое бесплодие, вина за которое теперь падала целиком на покойного вождя. Это не слишком понравилось другим женщинам, но те ничего не могли сделать, поскольку к весне, когда кимвры направлялись на север, в земли атуатуков, Сулла был избран вождем племени. Для Германы это стало еще одним поводом для радости.

В секстилии, после утомительной беременности, Германа родила близнецов – больших, крепких, рыжеволосых мальчуганов. Сулла назвал одного Германом, а другого – Корнелем. Он буквально извелся, придумывая имя, в которое можно было бы впихнуть его родовое имя Корнелий, звучавшее слишком непривычно для германского уха. Вот и придумал – Корнель.

Малышей, как и всех близнецов, трудно оказалось различать даже матери и отцу: с каждым днем они набирались сил и почти не плакали. Близнецы-двойняшки считались редкостью, поэтому их рождение от пары пришельцев было воспринято, как добрый знак, что и послужило причиной избрания Суллы вождем этого небольшого племени. Вследствие чего Сулла и попал на большой совет, созванный Бойориксом, куда пригласили всех вождей после того, как Бойорикс провозгласил себя царем всех кимвров и их союза с другими народами.