Первый человек в Риме

Четырнадцать лет ему было, но порок в нем – тысячелетний, в этом ученике Скилакса-актера, в этом грязнуле, в этом злом мальчике, в этом развратнике, в этом тигренке…

Обычно Сулла предпочитал женщин, но Метробий – что-то особенное. На пиршество пришел он, одетый Купидоном, – Скилакс в костюме Венеры сопровождал его. Над мальчишескими лопатками трепетали смешные неловкие крылышки из перьев, шафранный шелк обтекал бедра. Так душно было в доме, что вскоре стало понятно: шафранный краситель – дешевка. Смешавшись с горячим потом, он потек оранжево-желтыми струями по ногам Купидона. Шелковая повязка намокла и приклеилась к коже, привлекая внимание к тому, что было сокрыто под ней.

С первого, быстрого взгляда он Суллу очаровал. Но и Сулла очаровал его. Много ли мужчин с такой, как у Суллы, белой кожей? С таким цветом волос – совсем как восходящее солнце? А его глаза, подернутые туманом, – точно белые… Не говоря уже о лице, которое притягивало к себе столько взоров в Афинах, куда некто Эмилий, пусть его имя останется тайной, бесплатно, лишь наслаждаясь ласками юноши, на своем корабле перевез шестнадцатилетнего Суллу. Путем дальним, вокруг всего побережья Пелопоннесского. Но в Афинах участие этого благодетеля закончилось – Эмилию не хотелось рисковать репутацией, он был слишком важной персоной. Римляне стыдились гомосексуализма и признавали его недостойным пороком. Греки же, напротив, считали его наивысшей формой любви.

Первые скрывали свои пристрастия как величайшую тайну. Вторые – всячески превозносили и хвастались перед друзьями своими любовниками.

Сулла быстро осознал, что первые не лучше вторых. Только в первом случае ценители шире распахивали кошельки – страх и риск обостряли их вожделение. Греки, наоборот, считали необязательным платить за доступное и обычное. Сулле не приходилось рассчитывать на их признательность. Разочаровавшись, Сулла при помощи шантажа вырвал у Эмилия деньги на обратный путь в Италию и Рим и покинул Афины навсегда.

С возрастом он изменился. Бреясь впервые, он ощутил себя настоящим мужчиной и быстро охладел к подобным себе. Даже их щедрые подарки не возбуждали его.

И тогда он открыл для себя… женщин. Он понял, что те еще лучше мужчин. Сами стремятся, чтобы их подчиняли и использовали, сами готовы платить за свои унижения.

В детстве он мало их знал. Мать его умерла рано, оставив детей спившемуся отцу, которого они мало интересовали. Была у Суллы старшая сестра – Корнелия. Благодаря своей миловидности она отыскала себе жениха – Луция Нония, богатого землевладельца из Пицена. Уехала с ним на север – наслаждаться жизнью в деревенском раю. А Сулла остался присматривать за отцом.

Когда Сулле исполнилось двадцать четыре, отец его совершенно неожиданно женился снова. Сулла вздохнул с облегчением: больше не нужно искать денег для утоления вечной отцовской жажды. Новая супруга папаши, Клитумна из Умбрии, была вдовой и наследницей очень богатого торгаша. Его единственную дочь она вовремя спровадила замуж в Калабрию, осчастливив какого-то торговца маслом.

Клитумна вышла за Суллу-старшего потому, что ей нравился Сулла-младший. В ее собственном доме на Палатине она развлекалась с ним, без сожалений забыв о супружеском долге. Но юный Сулла неожиданно обнаружил в себе странную жалость к своему отцу – непутевому, но безобидному пьянчуге. Тогда он – как можно мягче – отстранил от себя Клитумну и ушел.

Сбережения его были скромны. Удалось ему найти две комнаты в большой инсуле на Эсквилине, у самого Тарквиниева вала. Он платил три тысячи сестерциев в год – за жилье, за слугу-повара да за стирку белья. Девушка-прачка жила двумя этажами выше. Раз в неделю, с его грязным бельем в узле, она пробиралась запутанным уличным лабиринтом к небольшой площади – светлому пятну неправильной формы среди мрака трущоб. Фонтан был своеобразной трущобной святыней, неким клубом для обитателей этих трущоб. Для них старый и мерзкий Силен беспрерывно сблевывал струи воды на каменное дно бассейна.

Таких фонтанов в городе было много – их подарил Риму цензор Катон, величайшего ума старец, весьма практичный и весьма низкий родом.

Поспорив с какой-нибудь другой прачкой за более удобное место у бассейна, девушка стирала – отбивала о камни одежду Суллы, полоскала и выкручивала насухо с чьей-либо помощью. Обратно приносила вещи аккуратно свернутыми. Ее цена за услуги была необременительна: по-быстрому всунул-вынул. Никто за девушкой не присматривал, жила она одна. Лишь старая облезлая птица, вечно нахохленная, обитала в ее комнате.

Где-то в это время Сулла повстречал Никополис. Ее имя указывало на ее греческое происхождение: «Город победы». Она совершенно его устраивала – обеспеченная комфортабельная вдовушка, до безумия желающая любви. С ней была только одна проблема. Она тратила ему на подарки очень большие деньги, но вот годового содержания ему не назначила – оказалась проницательной и практичной. Этим она напоминала его мачеху, Клитумну. Что делать, женщины глупы, но глупость их умна.

Через два года отец Суллы умер от цирроза, промотав свою жизнь, пропив и проев… Клитумна всегда относилась к нему как к досадному привеску – ее интересовал только его сын. Но теперь и самого Суллу сыновний долг более не удерживал. И они зажили втроем – Клитумна не возражала против Никополис и охотно делила Суллу и его постель с греческой шлюхой.

Отношения в этой странной семье наладились самые нежные и душевные, и жили бы они прекрасно в богатом доме на Палатине, если бы Суллу не потянуло к мальчикам.

Он уверял своих женщин, что в этой его слабости нет ничего серьезного и опасного. Он же не развращает невинных младенцев, не преследует сенаторских сынков, дерущихся деревянными мечами на площадках Марсова поля. Нет, его прельщают «грязнули» – профессиональные красавчики. Он ведь сам когда-то был таким…

Женщины его склонностей не одобряли и любимцев Суллы ненавидели люто. Ему приходилось – вопреки своим желаниям – оставаться мужчиной. Оберегая домашний покой, он сдерживал свои прихоти, по крайней мере пока был на виду у Клитумны и Никополис.

Все было бы гладко и далее, но в этот проклятый день – последний день консульства Публия Корнелия Сципиона и Луция Кальпурния Бестия – подвернулся Метробий… Сулла и его женщины любили театр. Не высокие трагедии греков, не Софокла, Эсхила и Эврипида, где из-под масок стонущие голоса вещают утонченными стихами. Они любили комедии. Непритязательные насмешливые пьески латинян – Плавта, Невия и Теренция. И еще – площадное искусство мимов: идиотские гримасы, голые уличные девки, грубые реплики в публику и из нее… Чтобы ревели громко рожки, чтобы сюжетцы – нелепые, вздорные – лепились тут же на ходу из так называемого традиционного репертуара. Непристойные колыхания тел, маргаритки, воткнутые в задницы, движения одного пальца красноречивее тысячи слов… Вот старик с завязанными глазами принимает груди девок за спелые дыни, вот сцены откровенного разврата, вот пьянство богов. Ничто не запретно для мимов.

Они дружили со многими известными актерами Рима и директорами театров. Конечно же, не избегали они и пирушек, даже если те не были украшены знаменитыми именами. Но только с комиками водились – трагических пьес не смотрели. Они были римляне, а римляне превыше всего ценят хороший, громкий смех.

По этим причинам на вчерашнюю их пирушку на Новый год в дом Клитумны были созваны: Скилакс, Астера, Милон, Педокл, Дафна и Марсий. Пирушка очень быстро перетекла в костюмированное действо.

Сулла обожал, когда на сцене мужчины, кривляясь, изображали женщин. Он сам облачился в костюм Медузы Горгоны. Его парик из настоящих живых змей не в шутку пугал окружающих. Коанский шелк, ниспадающий с плеч, не скрывал его самой большой «змеи».