Первый день нового года

Женщина показала мне глазами на соседний столик.

— С Канатчиковой дачи. Выпустили на поруки.

— Да, молодой человек, — сказал задумчиво мужчина, — пятнадцать лет супружества с … простите, и не туда попадешь.

«Ну нет, — подумал я, — за два стакана чая я плачу собственной валютой из своего кармана. Пусть хоть пароход перевернется, но я их дождусь».

— Извините, молодой человек, существует ли здесь официантка? — спросила меня соседка.

— Молодой человек, приготовьтесь, сейчас она пошлет вас на кухню и потом попросит принести из каюты кофточку, а потом… словом, набегаетесь.

— Правда, когда двое говорят, третий не встревает, — сказала мне женщина чуть ли не с материнской нежностью.

Я заметил, что военный китель залпом осушил стакан водки и доедал гуляш с лихорадочной поспешностью.

Я чуть поклонился своей даме, встал и вышел.

В коридоре я столкнулся с буфетчицей. Она несла мне чай.

— Тут два очень милых клиента, — сказал я. — Просят вас.

Я сел на свое место. Буфетчица приняла заказ и удалилась. Один стакан я выпил довольно быстро.

— Молодой человек, вы не скажете, где мы сейчас проезжаем? — спросила у меня дама.

— Сбегайте, юноша, на палубу, посмотрите, — проревел торжествующе мужчина.

Военный китель с шумом встал, отодвинул стул и нырнул в дверь.

— Передайте своей соседке, что мы едем по Енисею, — сказал мужчина.

— Ради бога, не обращайте на него внимания, — попросила меня женщина. — Там, на Канатчиковой, сейчас молодые врачи. Мальчишки. Ошиблись диагнозом. И вот результат.

— Дай человеку спокойно выпить стакан чая, — сказал мужчина.

— Он, наверно, вам мешает? — спросила женщина. — Не обращайте внимания. Клинический случай.

Оставалось еще полстакана.

— Здесь что-то темно, — сказала женщина. — Не отдернуть ли занавеску?

— Что ж вы сидите, молодой человек? — радостно воскликнул мужчина.

Я допил чай. Встал.

— Испортил человеку завтрак, — сказала женщина.

— Ничего, мне было очень приятно посидеть с вами, — сказал я.

— Приходите к обеду, — ответил мужчина.

— Обязательно, если возникнет желание заниматься легкой атлетикой.

Пока она обдумывала мой ответ, я вышел. В конце коридора из-за угла выскочил военный китель.

— Ну как? — спросил он меня.

— Жив.

— Повезло.

— Сам удивляюсь.

— Бывает. Вот стерва, — сказал он. — Я тоже был женат. Знаю.

Мы расстались, довольные друг другом. Я пошел в каюту за альбомом. «Ничего себе, семейная жизнь», — думал я. А что у тебя будет через десять лет? Такое? Никогда. Даже в самые худшие времена вы всегда с Валей были друзьями. И когда тебе было плохо, она бросала все и была около тебя. А попробуй представить, что что-нибудь случилось с ней. Ты ведь тут же примчишься на гусиных крыльях. Ну так у тебя прекрасная семейная жизнь? Дружба? Хорошо, какой вывод? Рвать с Ирой? Немыслимо.

Я схватил альбом и побежал на капитанский мостик. Вход посторонним был запрещен. Я вошел в рубку, поздоровался, молча разложил альбом, достал карандаш, сел чуть ли не перед носом рулевого и стал рисовать.

— Вы, пожалуйста, подвиньтесь, — попросил капитан, — рулевому надо проглядывать фарватер.

На листах альбома появились рулевой, второй штурман, капитан.

Потом я спустился в машину и зарисовал второго механика и моториста.

Я снова поднялся в рубку и сделал портрет первого штурмана.

Мы прошли Казачинский порог. Первый штурман пригласил меня в красный уголок.

— Здесь у нас столовая для команды, — сказал штурман. — Может, вы отобедаете с нами? Попробуйте нашу кухню?

— Что ж, — сказал я, — все надо испытать.

* * *

Енисей. Солнце заползает за левый берег. Фиолетовые волны реки. Катера смело выбрасываются носом в песок. Потом команда прыгает в катер, он дергается, бултыхается и слезает задом с берега. А то ждет волны с проходящего большого парохода.

И опять же пейзажи. Их можно зарисовать. Но как передать словами? Человеческая фантазия очень бедна. Ограниченность ее почти непреодолима. Человек все олицетворяет. Скалы, облака, дома, холмы напоминают ему фигуры и лица людей. Красивая женщина — это эталон, максимум прекрасного в эстетике человека.

Однажды мы с ребятами были на озере Рица. Там великолепны само озеро, дорога, горы, лес.

— Ну как? — спросил я ребят.

— Здорово, — сказали они, — но ты посмотри, вон у машины такая девочка!

К ночи «Композитор» подошел к Енисейску. На верху темной деревянной башни прибита доска, и, кажется, рука с вытянутым пальцем показывает на пристань.

Всюду лужи, оставшиеся, по-моему, еще с прошлого года. Город в одиннадцать часов спит. Только на пустынной центральной улице на полную мощность играет радио. Бегают большие тихие собаки. Несколько сохранившихся купеческих особняков.

Переулочки резко бросаются к реке, прорезая оврагами высокую набережную. Над откосом, на скамейке, парень обнимает девушку.

Типичный старый русский город. Сколько я таких повидал!

И еще один день прошел. На коротких остановках местные жители штурмовали буфет. Пиво выносили ведрами.

Берега опустились. Через пару часов глянешь в окно — одно и то же. Как будто стоим на месте.

Ночью я дежурю в рубке. Ждем огней встречного теплохода. Иначе меня так далеко увезут, что вернусь только в сентябре.

Останавливаемся у деревни Лебедь. Остановка здесь не предусмотрена. И нет даже причала. Но у нас на борту мужичок с бабой, а с ними… четверо ребятишек. Женщина, держа в руках двух самых маленьких, уговорила капитана остановиться.

«Композитор» кинул якорь метрах в пятидесяти от берега. Дали два гудка. На берегу кто-то забегал, засуетился.

Встрепанный, нечесаный, приходит на моторе лодочник. Мужичок пытается спустить мешок.

— Детей давай! — кричит лодочник. — Детей!

Лодка наполовину затоплена.

В три часа ночи разворачивается встречный теплоход. Теплоход переполнен, и меня поселяют в каюте первого механика. Он болен и остался в Красноярске. На тот путь, который я прошел за сорок восемь часов, теперь придется затратить четверо суток.