Первый день нового года

Через двадцать минут я кончил рисунок.

— Вот, — сказал я, — возьмите на память.

Она продолжала сидеть.

— Это ваша комната? — спросила она.

— Нет, я ее снимаю.

— Что, у вас негде работать?

— Да. Я живу в перегороженной комнате. В свое время отцу давали квартиру. Два раза предлагали. Он тогда был большим начальником. Но отец мой старой закалки. Идеалист, как говорят современные пижоны. Каждый раз подвертывался человек, который больше нуждался, и отец отдавал ему свой ордер.

— Ваш папа, где он сейчас?

— А сейчас он в больнице.

— Ну, вы продолжайте, — сказала она, — я вам не помешаю.

— Если вы не устали, я еще раз вас нарисую, — сказал я,

Я кончил рисунок, свернул лист и протянул его Ире.

— Возьмите на память. Но сегодня у меня нет денег на ресторан. Я могу предложить только чай.

— Вас никогда не били? — спросила она.

— Нет.

— Странно.

— Давайте я еще раз вас нарисую, — сказал я.

— Нет, — сказала она. — У меня было скверное настроение, и я спустилась на пароходик, чтобы сидеть у борта и смотреть на воду. Но когда я пришла на корму, я подумала: какие сумасшедшие глаза у этого парня. Кстати, в тот раз у меня были с собой деньги. Кстати, когда мы прощались, мне показалось, что вы совсем не тот, за кого себя выдаете. Понимаете, о чем я говорю? И сегодня я пришла, чтобы в этом убедиться. И я рада, что пришла. Ведь я могла не прийти совсем, понимаете?

— Вы слишком много говорите, — сказал я, — пойдемте лучше в кино.

Мы пошли в ближайший кинотеатр. В зале было много свободных мест. Это была самая интересная картина из всех, что я видел, потому, что мы сели в последний ряд, и, как только потушили свет, я стал целовать Иру и открыл глаза только тогда, когда фильм кончился.

— Надо бы чего-нибудь поесть, — сказал я, когда мы вышли на улицу.

— Зайдем в магазин, — сказала она.

Мы купили булку, сыр, банку консервов (кильки в томате) и бутылку пива, а потом вернулись в мастерскую.

Я говорил какие-то несвязные фразы и вдруг начинал смеяться.

* * *

Странное состояние. Мне казалось, что прошло несколько минут с тех пор, как Ира ко мне пришла. Но меня не покидало чувство, что мы с ней знакомы уже несколько веков. И если я когда-то, во времена короля Артура, сражался на рыцарском турнире, чтобы получить цветок от дамы сердца, то эта дама была не в венецианском атласном платье, а в шерстяной кофточке Иры. И выходя на светский раут, вместе со своим приятелем Онегиным, я на первый котильон пригласил Иру, и как-то сразу отошли от меня все проблемы «лишнего человека». И когда в гражданскую войну мне был дан приказ идти на запад, то во вьюжную ночь, в той землянке, меня провожала Ира, одетая в кожаную куртку.

Это не мистика. Просто смотришь какой-нибудь фильм или читаешь книгу и представляешь, будто и ты попал в те далекие времена и на тебя обрушиваются все несчастья, радости и приключения тамошних героев. Но если я почти точно сопереживал с этими героями (с некоторыми поправками на особенности своего характера), то уж женщины, ради которых я мчался в заколдованные замки или стрелялся на дуэли, — женщины были все на одно лицо, они всегда были Ирами. И вот, приветик, обыкновенное чудо. Ира, живая во плоти, сидела передо мной и хотелось крикнуть: «Чего же ты не приходила раньше, лет триста или, хотя бы, шесть лет тому назад?!»

Но я случайно взглянул на часы — и не века, и не минуты, а точное время вечера отбросило меня в мир реальности.

Я вышел на кухню, подставил голову под холодную воду, насухо обтерся полотенцем.

Я вошел строгий и подтянутый.

— Слушай, Ира, у меня не будет денег, чтоб отвезти тебя на такси. А Моссовет следит за нашей нравственностью. Троллейбусы до полпервого ночи.

— Садись! — сказала она.

Я хотел к ней подойти.

— Нет, — сказала она, — садись. Ты можешь посидеть спокойно?

Я сел. Она молча смотрела на меня. Я хотел встать.

— Сиди, — сказала она.

Я чувствовал, что меня охватывает дрожь, и если так пойдет, то меня начнет раскачивать и я свалюсь со стула.

— Слушай, — сказал я, — спроси у меня что-нибудь о жене, о ребенке, о зарплате, о том, сколько я денег получу вот за эту мазню.

— Ты не можешь помолчать? — сказала она.

— Могу, — сказал я, — фига два от меня теперь дождешься хоть единого слова. Я буду нем, как саратовский холодильник.

— Теперь можешь подойти, — сказала она.

* * *

Я постепенно транжирил командировочные деньги. Сначала я решил, что мне хватит два рубля в сутки. Потом — полтора рубля. Потом я подумал, что как-нибудь выкручусь, и свел свой будущий рацион к рублю двадцати копейкам.

Маме я говорил, что мне надо кончать картину. Впрочем, я человек самостоятельный, и она особенно не допытывалась, почему я все откладываю с отъездом.

Конечно, я не работал. Я целые дни лежал на диване, ни о чем не думал, ничего не делал. Я ждал Иру.

Ей приходилось труднее. Я уж не знаю, что она говорила дома, когда появлялась там только на вторые сутки.

А у меня было очень много дел. И надо кончить картину, и заехать на Беговую, и домой…

Наверно, все думали, что я здорово работаю. Ребята даже перестали ко мне заходить, чтоб не мешать.

А я, стыдно признаться, я лежал целые дни, уткнувшись в подушку. Может, я о чем-то и думал, может, просто дремал — не важно. Я ждал Иру.

Иногда я вскакивал. Хватит. Ты не ребенок. Возьми себя в руки. Ты должен работать.

Я брал чистый лист ватмана… и начинал рисовать Иру. И ничего у меня не получалось.

Вот, ты считаешь себя художником. Ты знаешь, что и как. Ты разбираешься в сюрреализме и экспрессионизме. А просто портрет девушки ты не можешь сделать. Но разве можно ее нарисовать? Бред собачий, а кого нельзя нарисовать? Ну, в чем же дело?

И вдруг я смотрю на часы и замечаю, что сижу уже так часа два, не сдвинувшись с места, и не могу вспомнить, о чем же я думал все это время.

Потом шли опять какие-то провалы. Потом передо мной вставала картина. Огромное, спокойное, чуть плещущееся море, без горизонта. Солнечные блески. Но море не синее, а серое. Светло-серое, солнечное. Какие-то шарики или ролики в моей голове начинали крутиться и профессионально набрасывать картину этого моря. Но ничего не получалось. Огромное, светлое, блестящее море, без горизонта. Оно не вмещалось ни в какие рамки.

Хватит, Феликс, ты взрослый человек. Она обыкновенная девушка. Обыкновенная. Две ноги, две руки. Понял? Сколько ты таких видел. Каких? С двумя ногами с двумя руками? Нет, таких. Таких больше нет. И не было и не будет. Каких — таких? С двумя ногами и с двумя руками? Перестань. Но она обыкновенная. После школы — институт. Летом работала переводчицей. Этим летом она решила отдыхать. Еще бы, есть возможность. Папа и мама плюс дача. Ей не приходилось с восемнадцати лет зарабатывать деньги. Да, с восемнадцати лет ты уже приносил деньги домой. А она? Она еще ничего не испытала и ничего не знает. И она оказалась умнее тебя. Вот так, тихо, спокойно, элементарно, с неба, на тебя сваливается любовь.