Первый этаж
Шрифт:
– Какой есть. Другого не досталось.
– Муж, Клавочка, хозяин, муж – глава дома, а этот одно недоразумение. Нет, Клавочка, не будет от него радости. Доказать логично?
– Двадцать годочков прожито, – насупилась Клавдея. – Теперь уж немного осталось.
– Как так – немного? Да вам сколько лет?
– Сколько? Сорок.
– Заяц моченый! Детский возраст!.. У вас впереди – полжизни.
– И верно... – ахнула про себя. – Полжизни!
– Так что, Клавочка, все в наших руках. Все-все.
Клавдея повернулась, взглянула прямо:
– Чего темнишь? Говори ясно.
А он
Клавдея и поплыла, у Кпавдеи земля из-под ног. Сидит рядом мужчина – большой, сильный, горячий. Обнял – она и не шелохнулась. Руки прошлись по телу – она не мешает. Клавдея захмелела, Клавдея не в себе. Рядом муж за столом сопит, носом в клеенку, а ей – все одно. Э-эх! Будь что будет!..
11
– Ох, Клавочка, Клавочка! Махнуть бы нам с вами в самую глухомань... Вы, Клавочка, в Сибири бывали?
– Нигде я не бывала.
– Ай-яй-яй... – он завалился на диване, положил голову ей на колени, поглядел близко, остро. – Что ж вы так?
Клавдея замерла, у Кпавдеи жар по ногам прошел, до груди добрался.
– Дорого, – объяснила. – Деньги большие.
– Клавочка, Клавочка, – пообещал. – Все-то вы еще увидите. И Сибирь, и Дальний Восток... Это я вам обещаю.
"Господи! – ахнула, а в голове разор, в голове сумятица. – Он уж и не спрашивает, сам решил. Да откуда ты взялся такой на мою голову?.."
– У меня, – сказала сипло, а взглянуть на него боязно, – отпуск вышел. Теперь на другой год.
А он обхватил за шею, притянул к себе, впился губами в губы. Чуть надвое не переломил.
– Отпуск, Клавочка, нам с вами не помеха. Ушел – вот тебе и отпуск.
Взял гитару, приладил на животе, запел потихоньку, завлекая, привораживая: "Я прижму его к сердцу, прижму, молодыми руками, горячими..." Клавдея так и подалась, так и потянулась к нему. Кровь взыграла буйно, толчком.
– Ох... – выдохнула. – Мочи моей нет...
А он будто не замечает. Потянулся сладко, с хрустом в костях, пропел мечтательно:
– Эх, Клавочка, Клавочка... Счастья своего не видали.
– Да какое там счастье! Горе одно...
Опять притянул к себе, но целовать не стал, а сказал тихо, обдавая крепким водочным запахом:
– Бросайте всех, Клавочка, к чертовой матери. Укатим с вами в дальние края.
Клавдея дернула головой, а он не пускает. Держит близко: губы к губам. Такая силища – и не вырвешься. И не хочется вырываться.
– Чего ж меня-то? – спросила, обмякая. – Молодых нет?
– Сердцу, Клавочка, не укажешь.
– А ну, – задыхаясь, – плесни...
– Заяц моченый! Ай, да Клавочка!
Мужчина легко спрыгнул на пол, прошелся вокруг стола. Крепкий, ловкий, сноровистый. Налил полные фужеры, склонился над ней:
– За нас с вами!
Он залпом, Клавдея – мелкими глоточками. Никогда столько не пила, а тут еще хочется. Тряхнула пустым фужером, вскочила с дивана, будто молоденькая.
– А ну... Спой еще!
– Счас я тебе спою... – обхватил вокруг талии, чуть приподнял, поволок, надсаживаясь, из комнаты.
–
Пусти! – заблажила. – От дурной...А самой приятно – сил нет!
Вырвалась в коридоре, стала причесываться перед зеркалом.
– Сла-а-адко... – сощурился мужчина, огладил ее по могучей спине, по крутым бедрам, по тугому заду: – Виноград!
– Иди, – пихнула боком.
Он усмехнулся и ушел. В другую комнату. В спальню.
Клавдея причесалась, обмахнулась платочком, вытерла жаркое лицо. Встала в коридоре, не знает, чего делать. То ли за ним идти, то ли тут стоять. А там, в спальне, тишина мертвая. Будто нет никого.
Забоялась Клавдея, что девушка, робко вошла в комнату, прислонилась к косяку. Мужчина лежал поперек огромной кровати, прямо на дорогом покрывале, раскидал небрежно руки-ноги, смял пышные подушки. Лежал – глядел молчком на Клавдею.
– Слазь, – приказала грубо. – Не для тебя стелено.
Мужчина глядел тяжело из-под опущенных век, привораживал неумолимо:
– Может, и для меня...
Клавдея впилась в него глазами, спросила враз пересохшим горлом:
– Ты... чего удумал?
– Дверь запри.
Покачала головой.
– Ну!
Пошарила рукой, сослепу накинула крючок.
– Иди сюда.
– Не...
А сама шажок шагнула. Малый шажок, неприметный.
– Иди.
Она и другой шажок, за ним еще... Подошла к кровати, встала перед ним, оторваться от глаз не может.
– Ну!
Она и наклонилась, она и завалилась, легла без звука, рядом, как умело подрубленное дерево. Только кровать охнула под тяжестью.
Ух, и ловок же он оказался! По-звериному ловок. Не успела слова молвить, а он уж пуговицы расстегнул, кофту через голову сдернул, принялся за белье. Клавдея его кулаками по лицу, по груди, куда попало, а он только ухает, только ахает, делает без промедления знакомое дело. Пуговицы с застежками так и отскакивают, так и отскакивают. Вмиг раздел, оголил, уложил, навис сверху... Одно лишь успела – уперлась руками в грудь, закричала тихо:
– Погоди...
– Ну! Чего годить?
– Говори... Законно?
– Клавочка, – заорал мужчина в злой запарке, – на что вы время тратите?
– Говори, пес… – яростно. – Законно?
– Да законно, законно, – взвился. – Хоть в загс, хоть в церковь, хоть к самому черту...
– Побожись!
– Ей-Богу!
– Врешь, поди!
– Пусти!
– Не пущу!
– Ты что? Первый раз, что ли?
– Может, и первый...
– Болтай!
Рвется мужчина, осатанел весь, глаза шальные, вот-вот из глазниц выскочат, а она уперлась в грудь – не пускает. Оба здоровые, распаленные, сил у обоих навалом. Только кровать ухает жалобно.
Перегнулся, заорал в самое лицо:
– Дура! Увезу с собой, жить будем...
– А вещи куда? – заорала в ответ Клавдея. – Мебель?
– Да пропади она пропадом, твоя мебель!
– Ишь ты... Не тобой куплено!
– Пусти!
– Не пущу!
– Да заработаю я, не бойся...
– Заработал, голоштанник... Где оно у тебя, заработанное? Покажь!
– Теперь нет, все прогулял... Но будет! Пусти! Заяц моченый...
– Когда будет, тогда и приходи!
– Дура! Дом выстроим! На деньги всего заведем!