Первый и Единственный

— Что ж, когда выдвигаемся? — Зорен натянул кольчужные перчатки.

— Артобстрел Покаявшихся накроет эту территорию через час-другой. Думаю, разумно будет уйти до этого. В общем, чем раньше, тем лучше.

Кивнув друг другу, Гаунт и Зорен отправились поднимать своих офицеров и строить войска.

Отряд был готов выступить всего через десять минут. Танитцы перезарядили и проверили лазганы, заменили негодные фокусирующие стволы. Гаунт приказал установить среднюю мощность заряда лазганов. Танитцы закутались в камуфляжные плащи и вымазали серебристые штык-ножи сажей, скрывая блеск клинков. Гвардейцы разбились на отряды по десять человек. Тяжелое оружие было распределено поровну — каждой группе досталось хотя бы одно.

Гаунт наблюдал за действиями витриан. Они разделились на более крупные отряды, по двадцать человек в каждом. Тяжелого оружия они несли гораздо меньше. В основном это было плазменное оружие. Гаунт подметил, что у витриан нет ни огнеметов, ни мелтаганов. Комиссар решил, что поставит в авангард Призраков.

Витриане примкнули длинные трехгранные штыки, синхронно проверили оружие на боеготовность почти с хореографической грацией. Мощность оружия они ставили на максимум. Затем они с той же слаженностью обратились к небольшим пультам на запястьях. По темному строю прошла легкая рябь. Тонкие стеклянные чешуйки витрийских кольчуг перевернулись. Зубцы снова сомкнулись, но теперь они были не зеркальными, а матово-черными. В таком режиме доспехи Драгун позволяли маскироваться в темноте. Это произвело впечатление на Гаунта.

Бомбардировка все сотрясала землю за спинами солдат. Они настолько привыкли к этому звуку, что уже не обращали на него внимания. Гаунт и Зорен переговаривались, пытаясь настроить наушники коммуникаторов.

— Используйте канал «каппа», — говорил Гаунт, — канал «сигма» — резервный. Мои Призраки пойдут в авангарде, сильно не отставайте.

Зорен молча кивнул.

— Я вижу, вы приказали своим людям установить мощность лазганов на максимум, — как бы походя заметил Гаунт.

— В витрийском Искусстве Войны сказано: «Пусть твой первый удар будет смертельным, и во втором не будет нужды».

Гаунт поразмыслил об этом всего мгновение. Затем он отвернулся и направился во главу передового отряда.

4

Мир разделился пополам: чернота на дне ямы и ослепительные огни ада над головой.

Рядовой Каффран и витрийский гвардеец забились в грязь воронки. Бушующее пламя освещало их сполохами.

— Фес святой! — мрачно выругался Каффран. — Сдается мне, целыми нам отсюда не вылезти.

Витрианин, не оборачиваясь, произнес:

— Наша жизнь — всего лишь путь к смерти. И цена нашей смерти порой равна цене смерти вражеской.

Сперва опешив, Каффран скептически качнул головой:

— Ты философ, что ли?

Зогат наконец повернулся к Каффрану. Его взгляд из-под забрала был полон презрения.

— Это «Байхата», книга витрийского искусства войны. Наш кодекс, основа философии нашей воинской касты. Тебе не понять.

— Я не настолько дурак, — пожал плечами Каффран. — Валяй, рассказывай… Как война вообще может быть искусством?

Витрианин насторожился, подозревая насмешку. Но он здорово уступал Каффрану в знании низкого готика, на котором они общались. Культуры их миров были бесконечно далеки друг от друга.

— «Байхата» содержит философскую и практическую основу пути воина. Все витриане обязаны прочесть ее и усвоить ее принципы перед тем, как отправиться на войну. Через ее мудрость мы постигаем тактику, она делает наши руки сильнее, дарует нашему разуму ясность, ее честь ведет нас к победе.

— Должно быть, отличная книга, — подколол Каффран.

— Так и есть, — раздраженно отмахнулся Зогат.

— То есть вы заучиваете ее наизусть? Или носите с собой?

В ответ витрианин расстегнул бронежилет и показал внутренний карман из серой ткани.

— Мы носим ее у сердца. Работа восьми миллионов людей, записанная на моноволоконную бумагу.

— Можно посмотреть? — Каффрана это почти впечатлило.

— Моноволокно настроено на контакт с генами владельца книги, никто другой не может прикасаться к ней. — Зогат застегнул бронежилет. — К тому же она написана на витрийском. Уверен, ты ничего там не поймешь. Даже если бы и мог, это было бы серьезным оскорблением со стороны чужака — читать священный текст.

Каффран откинулся на стену воронки. Несколько секунд он молчал.

— У нас на Танит… У нас таких штук нет. Никакого великого искусства войны.

— У вас нет своего кодекса? — Витрианин вопросительно смотрел на него. — Нет философии боя?

— Мы просто так живем, и все… — заговорил Призрак. — Мы живем по одному правилу: «Если нужно драться — дерись что есть силы, а подходи незаметно». На воинский кодекс явно не тянет.

— Действительно… недостает глубокого подтекста и смыслового богатства доктрин витрийского искусства войны, — поразмыслив, заключил Зогат.

Оба замолчали.

Каффран прыснул. А через мгновение оба гвардейца безудержно хохотали.

Они успокоились не скоро. Нежданное веселье чуть разрядило атмосферу мрачного напряжения, навеянную всеми кошмарами дня. Артобстрел продолжал громыхать над их головами, и каждый снаряд грозил испепелить их. Но страх отступал.

Успокоившись, витрианин глотнул из фляги и предложил ее Каффрану.

— Вы, танитцы… Я слышал, вас осталось немного.

— Едва наберется две тысячи. Все, кого комиссар-полковник Гаунт смог спасти в день Основания нашего полка, — кивнул Каффран. — В день гибели нашего мира.

— Но все же вы прославились, — заметил Зогат.

— Прославились? Да, пожалуй. Благодаря этой славе нас бросают на самые грязные диверсионные задания, которые можно придумать. Нас забрасывают в оккупированные врагом ульи и на миры смерти, куда не пробраться никому, кроме нас. Иногда я задаюсь вопросом: кто будет разгребать всю эту грязь, когда мы кончимся?

— Мне часто снится родина, — задумчиво произнес витрианин. — Мне снятся города из стекла и хрустальные залы. Я точно знаю, что больше никогда их не увижу. Но меня согревает то, что они навсегда останутся в моих мыслях. Должно быть, это тяжело — потерять свой дом.

— А что не тяжело? — переспросил Каффран. — Это тяжелее, чем штурмовать укрепления? Может, тяжелее, чем умирать? Вся жизнь в служении Императору тяжела. В каком-то смысле быть бездомным — преимущество.

Эти слова заставили Зогата внимательно взглянуть на собеседника.

— Мне больше нечего терять. Мне нечем угрожать. Нет ничего, что заставит меня подчиниться и исполнять чужую волю. Существую только я, имперский гвардеец Дирмон Каффран, слуга Императора, да пребудет он на Троне вечно.