Первый и последний. Немецкие истребители на западном фронте 1941-1945
Шрифт:
Я не знаю, что послужило основанием для этого разговора, может быть, такой приказ в каком-то особом случае уже предлагался, но если он готовился серьезно, то такой приказ мог поступить только от человека, ничего не знающего ни о солдатах, ни о благородной манере ведения боя. Вполне возможно. Геринг хотел узнать, что мы думали об этом про себя, на тот случай, если ему придется отклонить подобное требование, если оно будет сделано или уже сделано. Во всяком случае, этот вопрос больше не поднимался в кругах люфтваффе, даже тогда, когда воина в воздухе приобрела столь ужасный характер.
Вопрос о благородстве на войне лучше всего продемонстрирует эпизод, который произошел летом 1941 года с нашей стороны Ла-Манша. Один из наиболее известных
Свое крушение он описывал следующим образом: "Я заметил куски металла, отлетавшие от самолета. Нос резко опустился вниз, а когда я оглянулся, то увидел, что хвостовая часть практически исчезла… Мне больше ничего не оставалось, как только поскорей выбираться из кабины. Правда, легче сказать, чем сделать, особенно когда самолет, вращаясь, падает отвесно вниз. Я подтянулся па руках и высунул одну ногу из кабины. Другая, правая, застряла внутри. Я дергался, и самолет дергался тоже. Ну а потом я все-таки выбрался, но без своей правой ноги. Она продолжала падать вместе с самолетом!".
Парашют у него раскрылся, но столкновение с землей при приземлении было очень болезненным, потому что его нога чуть не вошла внутрь грудной клетки. Это была тоже искусственная нога, как и правая. Когда его доставили в госпиталь в Сент-Омере, причем в плачевном состоянии, то первое, о чем он спросил, так это о своих искусственных конечностях. Одна из них стояла возле постели, а другую по его просьбе отыскали под обломками "спитфайра". Ее нашли, конечно, в сильно изогнутом виде, но мои механики быстро се выпрямили. Бадер был счастлив, и, как только врачи разрешили ему вставать с кровати, он сразу начал пытаться ходить. Этот человек обладал потрясающей силой воли. Он напрочь отказался оставаться в одиночной палате, которую специально подготовили для него, а захотел быть вместе с другими английскими летчиками, лежавшими в том же госпитале. Он задавал общий тон, поддерживал настроение и чувство товарищества.
Страстью Бадера были полеты. Его не остановила даже потеря ног в летной катастрофе в 1931 году, когда он был еще молодым человеком, — Бадер по-прежнему продолжал летать. Приложив немало усилий и умения, он смог вступить в ряды британских военно-воздушных сил в начале Второй мировой войны. Наверное, он был единственным действующим пилотом, летавшим с протезами вместо ног. Английский здравый смысл помог преодолеть все правила и предписания, и он вскоре сам сделал себе карьеру. Он стал одним из тех людей из числа руководителей, кто спас свою страну во время битвы за Англию благодаря своей несгибаемой стойкости.
Однажды днем ко мне подошел командир 1-го авиаполка, сгорая от нетерпения сообщить мне, какую "птицу" нам удалось поймать. "Вы непременно должны поехать и пригласить его", — сказал он. Ребра у Бадера уже более или менее зажили, и я послал в госпиталь Сент-Омера большую штабную машину "хорьх", которой пользовались очень редко. Офицер, старшина и шофер с шиком доставили Бадера к нам. За этим последовало угощение гостя чаем и штаб-квартире нашей группы, причем он был поражен и удивлен радушием офицеров и командиров и щедростью этого приема.
И спустя немного времени преодолел недоверие, которое ему не удавалось скрыть под своими изысканными и обаятельными манерами.Держался Бадер настороженно, чтобы ненароком не сообщить какую-либо ценную военную информацию, но в любом случае нам было запрещено допрашивать пленных, эта обязанность была целиком возложена на плечи компетентных органов. Несмотря на это, мне были даны четкие указания не говорить ни о чем, что могло хотя бы отдаленно походить на расспросы. Он даже не поделился тем, сколько сбитых самолетов было у него на счету.
"О, не так много", — отвечал он. Ему не было точно известно, сколько из них признано, поскольку несколько случаев все еще оставались спорными. Я настаивал: "Ну, хотя бы приблизительно, сколько?" — "Не знаю, — сказал он, решительно уклоняясь от прямого ответа, — по сравнению с Мельдерсом или вашим багажом, мой счет не так уж велик, так что вряд ли стоит говорить об этом". На самом деле на его счету было что-то около двадцати сбитых самолетов. Возможно, он не захотел беседовать с нами на эту тему из чувства скромности.
По ходу развития нашей непринужденной беседы Бадер становился все более разговорчивым, поэтому я предложил осмотреть, как мы обустроились на этом месте, что он воспринял с удовольствием и явной заинтересованностью. Протез ноги, который, можно сказать, был спасен из-под обломков крушения, скрипел и дребезжал, подобно маленькой бронированной тележке. Бадер спросил меня: не могли бы мы сбросить письмо над Англией с целью сообщить его жене и детям, что у него все хорошо, и чтобы они доставили ему запасной протез, форму чуть получше его боевой, табак и новую трубку взамен сломанной, которую он пока скрепил липкой лентой. Его жена, вероятно, знала, что делать. Запасные протезы лежали слева в гардеробе. Я было предложил ему табаку и одну из своих трубок, но он отказался. Естественно, раз это находилось за пределами моей компетенции, то я и не дал ему четкого обещания выполнить его просьбу, которая была весьма оригинальной, но пообещал сделать все, что в моих силах.
Его внимание, как эксперта, привлек мастерский способ, с помощью которого был замаскирован аэродром, затем последовал продолжительный разговор о технических тонкостях, в ходе данного разбора он расхваливал лучшие стороны "мессершмитта", тогда как мы в свою очередь хвалили "спитфайр". Не позволю ли я посидеть ему в кабине моею самолета? Почему бы и нет! Меня привели в восхищение выказываемые этим великим летчиком интерес и понимание сути дела. Он очень хорошо подходил бы для нашего клуба.
Бадер наклонился ко мне из кабины моего самолета, в котором он уже сидел, и сказал: "Не окажете ли вы мне любезность?" — "С удовольствием, если это в моей власти". — отвечал я. "По крайней мере раз в своей жизни я хотел бы полетать на "мессершмитте". Позвольте мне сделать один круг над аэродромом". Он сказал это с улыбкой и посмотрел мне прямо в глаза. Я чуть было не поддался на его просьбу, но тут же спохватился: "Если я исполню ваше пожелание, то боюсь, вы удерете, и я вынужден буду вас преследовать. Сейчас, когда мы встретились, мы не хотим стрелять друг в друга, не правда ли?" Он рассмеялся, к мы сменили тему беседы. После сердечного расставания он вернулся обратно в госпиталь.
Не мешкая, я позвонил Герингу, передал ему свое восхищение безногим командиром авиаполка и попросил разрешения, чтобы ему выслали запасной протез. Геринг согласился сразу, так как он считал, что Бадер воплощает собой тот самый душевный настрой, который они испытывали во время Первой мировой войны. Тогда они использовали любую возможность, какая только им представлялась, чтобы оказать услугу сбитому противнику, даже если были врагами. Мы должны были установить радиоконтакт с британскими ВВС на международной длине SOS-волны, предлагая свободный пролет английскому самолету, который мог приземлиться на аэродроме вблизи от побережья и разгрузить все вещи, нужные Бадеру.