Первый и последний. Немецкие истребители на западном фронте 1941-1945

Где-то недалеко от Ландсберга в направлении Леха я натолкнулся на соединение из 16 "мараудеров". Приблизительно с расстояния в 500 метров я залпом за полсекунды выпустил все 24 ракеты в летевшее плотным строем соединение. При этом было два точных попадания: один бомбардировшик сразу вспыхнул и взорвался, тогда как другой, потеряв большую часть своего правого крыла и хвостовой правой части, начал спирально падать вниз. Между тем другие три самолета, взлетевшие вместе со мной, также провели успешную атаку. Мои ведомый, Эдвард Шаллмозер, который однажды над Рьемом таранил "лайтнинг", потому что в возбуждении не сумел открыть огонь, напал на "мараудер" и выпустил все ракеты.

В тот вечер он вернулся на базу с парашютом под мышкой и растянутой ногой.

Нельзя передать словами наше впечатление об эффективности нового оружия. Ракетами можно было вести огонь за пределами сферы эффективного действия оборонительного огня бомбардировщиков, причем одним прицельным залпом сбить одновременно несколько самолетов. Это был способ разрушить строй неприятельского соединения. Но уже наступил конец апреля 1945 года! Середина нашего заката, начало нашего крушения! Нельзя было не думать о том, что смогли бы мы сделать, имея такие реактивные самолеты, вооруженные 30-мм скорострельными пушками и 50-мм ракетами, несколько лет тому назад, еще до того, как наш военный потенциал был разрушен и стал страшно слабым из-за налетов против Германии! Мы старались об этом не думать! Сейчас нам ничего не оставалось, как летать и сражаться, то есть выполнять свои обязанности летчика-истребителя до последнего.

Военные действия по-прежнему сопровождались тяжелыми и печальными утратами. 18 апреля при взлете разбился Штейнхофф, однако он сумел выбраться, хотя и с тяжелыми ожогами, из своего горящего покореженного самолета. Несколько дней спустя с боевого задания не вернулся Гюнтер Лютцов. Еще долго после окончания войны мы надеялись, что этот великолепный офицер не покинул нас навсегда. И другие, более молодые летчики из нашей части также мужественно и самоотверженно сражались и погибали.

В те дни судьба Германии была предрешена. 25 апреля американские и советские солдаты встретились друг с другом в Торгау, на Эльбе. Последнее оборонительное кольцо Берлина было прорвано. Красный флаг развевался в Вене над площадью Венского театра. В Италии немецкий фронт тоже рухнул. На Пльзень упали последние бомбы из 2 755 000 тонн бомб, которые союзники за пять лет войны сбросили на Европу.

В тот момент я собрал "месте всех летчиков и сказал: "С военной точки зрения война проиграна. Наши боевые действия ничего не изменят... Но я буду продолжать сражаться. потому что полеты на "Ме-2622 нравятся мне, и я горжусь тем, что принадлежу к последним летчикам-истребителям германского люфтваффе... Только тот, кто испытывает те же чувства, может по-прежнему летать вместе со мной..."

Тем временем суровая реальность воины окончательно решила спор о том, истребитель "Ме-262" или бомбардировщик, в нашу пользу. И в Берлине, и в других местах руководство было занято исключительно собой. Бесчисленное количество подразделений, которые до этого вмешивались в дела распределения и назначения реактивных истребителей, приостановили работу и больше ни во что не вмешивались. Командиры частей бомбардировщиков, разведывательных самолетов, истребителей армейской поддержки, ночные истребители и разные испытательные части, то есть все части, оснащенные столь желанным "Ме-262", стали передавать нам эти самолеты. Реактивные истребители поступали к нам со всех сторон в виде подарков, пока у нас в итоге не набралось 70 машин.

26 апреля я отправился на свое последнее боевое задание в этой войне. Возглавляя шесть реактивных истребителей из нашей части JV.44, я натолкнулся на соединение "мараудеров". Наш небольшой пост наведения хорошо управлял сближением с неприятелем, в сводке погоды говорилось: разнообразная облачность на разной высоте с просветами, видимость в пределах 0,3 оперативной площади деятельности.

Заметив вражеское соединение в районе Нёйбурга на Дунае, я еще раз отметил, как сложно с такой разницей в скорости и с покрытыми облаками ориентирами на земле выбрать правильное направление полета между нашими собственными самолетами и вражескими и насколько трудно поддается оценке скорость сближения. Когда-то это приводило Лютцова в отчаяние. Он неоднократно обсуждал это со мной, и всякий раз, когда он упускал свои шанс при подлете, один из удачливейших командиров истребительной авиации винил во всем свою собственную несостоятельность как летчика-истребителя. Так что едва ли нужны подтверждения неэффективности и безнадежности военных действии "Ме-262" с участием летчиков-бомбардировщиков, нашего опыта более чем достаточно.

Однако тогда не было времени для таких рассуждений. Мы летели навстречу соединению "мараудеров". Каждая секунда означала, что мы становимся ближе еще на 300 метров. Не буду утверждать, что я идеальным образом провел этот воздушный бой, тем не менее возглавляемое мной соединение заняло очень выгодную позицию для нападения. Снять предохранители с пушек и ракет! Уже на значительном расстоянии нас встретил заградительный огонь. Как обычно, в воздушной схватке я был в напряженном и возбужденном состоянии и поэтому забыл снять со второго предохранителя ракеты, которые поэтому не выстрелили. Я занимал превосходную огневую позицию, тщательно прицелился и нажал на пусковую кнопку — безрезультатно, чувство, сводящее с ума любого летчика истребителя. Как бы то ни было, но мои 30-мм пушки не молчали. Они обладали большей огневой мощью, чем те, что мы использовали до сих пор. Как раз в этот момент внизу, совсем рядом от меня, просвистел мимо Шаллмостер, "реактивный таран". Совершая таран, он не делал различия между другом и недругом.

Весь бой занял доли секунды — очень важной секунды, будьте уверены. Один из "мараудеров" в последнем ряду загорелся и взорвался. Теперь я атаковал другой бомбардировщик из авангарда соединения и заметил, что поразил его, когда пролетал мимо. Во время этой встречной атаки я получил несколько попаданий в результате оборонительного огня, но мне хотелось уточнить, что произошло со вторым бомбардировщиком. Я был не вполне уверен, что он упал, К тому же до сих пор я не замечал ни одного истребителя сопровождения.

Над соединением, атакованным мною в последний раз, я совершил резкий вираж влево, и как раз в тот момент меня настиг залп огня. "Мустанг" захватил меня врасплох. Я ощутил резкий удар в правое колено, приборная панель вся была разбита, правому двигателю тоже досталось, его металлическая обшивка задралась от воздушного напора и частично отогнулась назад, также был поврежден и левый двигатель. Я с трудом удерживал самолет в воздухе.

В этой затруднительной ситуации у меня было только одно желание — выкарабкаться из этого полу-разбитого "ящика", который сейчас годился, по-видимому, только для того, чтобы в нем умереть. Однако я сильно опасался что меня расстреляют в воздухе, пока я буду спускаться вниз на парашюте. Горький опыт научил нас, что летчикам, летающим на реактивных самолетах, не стоит упускать этого из виду. Но вскоре я обнаружил, что после некоторого регулирования моим изрешеченным "Ме-262" снова можно управлять, и после резкого снижения сквозь тучи увидел под собой автостраду впереди находился Мюнхен, а слева Рьем.

Через несколько секунд я был над аэродромом. Уже придя в себя, я по привычке покачал крыльями и совершил вираж, готовясь к приземлению. Внизу было необыкновенно спокойно и тихо. На одном из двигателей вообще не удавалось сбросить газ, и так как я не мог уменьшить ка нем обороты, то выключил оба двигателя прямо над кромкой летного поля. Вслед за мной тянулся длинный шлейф дыма. И только тогда я заметил, что наш аэродром с низкой высоты атакуют "тандерболты". Но теперь у меня уже не было выбора. Я не слышал предупреждений нашего наземного оповещательного пункта, потому что мое радио постепенно замолкло после того, как меня подбили. Оставался только один выход из положения: вниз — прямо туда, где настоящий фейерверк! Коснувшись земли, я понял, что шина на носовом колесе пробита. Поэтому колесо страшно стучало, как-никак, я приземлялся со скоростью 240 км/ч на короткой посадочной полосе.

Тормозить! Тормозить! Мой самолет никак не останавливался, но в конце концов я все-таки выбрался из него и оказался в ближайшей бомбовой воронке. На нашем пути их оказалось великое множество. Вокруг со страшным грохотом и свистом рвались бомбы и реактивные снаряды, пускаемые с "тандерболтов". Очередная атака с низкой высоты. Очутиться прямиком из самого быстрого в мире самолета в воронке из-под бомбы — весьма неприятное и несчастное положение. Сквозь все разрывы и вспышки снарядов ко мне на помощь пришел наш бронированный тягач и резко остановился рядом со мной. Это был один из наших механиков. В мгновение ока я очутился позади него. Он повернул и кратчайшей дорогой помчался прочь с аэродрома. Молча я тронул его за плечо. Он понял то, что я хотел ему сказать, — этого не выразить словами, это выше всяких слов: речь шла о тесном братстве между летным и наземным персоналом.

Остальные летчики принимавшие участие в операции, направлялись на соседние аэродромы или уже садились в Рьеме после завершения нападения. Мы доложили о пяти точно сбитых самолетах, у нас же потерь не было.

Я вынужден был отправиться в госпиталь, в Мюнхен, залечивать мое поврежденное колено. Рентгенограмма выявила два осколка в коленной чашечке, на которую наложили гипс. Чудесные дела!

Неприятель, развивая наступление с севера, уже пересек Дунай в нескольких местах. Паша часть J.V.44 готовилась к своему последнему перемещению. Бэр, прибывший к нам с тем, что осталось от его фолькс-истребительной команды испытателей, принял вместо меня командование. Около шестидесяти реактивных истребителей перелетело в Зальцбург. В приказах, поступавших из рейхсканцелярии, а также из главного штаба люфтваффе в Берхтесгадене, говорилось о немедленной переброске к Праге для того, чтобы вести оттуда уже полностью безнадежное сражение за Берлин. Выполнение приказа было отложено, так как это было совершенно бессмысленно.