Первый иерусалимский дневник. Второй иерусалимский дневник

теперь уже нигде остановиться.

604

Лишь то, что Богу по плечу,

весь век прошу я на бегу:

чтобы я мог, чего хочу,

и чтоб хотел я, что могу.

605

Портили глаза и гнули спины,

только все не впрок и бесполезно,

моего невежества глубины —

энциклопедическая бездна.

606

Как жить, утратя смысл и суть?

Душа не скажет, замолчала.

Глотни вина, в толпе побудь,

вернись и все начни сначала.

607

Скорее все же для потомка,

а не для нас

пишу усердно я о том, как

пылал и гас.

608

Душа не потому ли так тоскует,

что смутно ощущает мир иной,

который где-то рядом существует,

окрашивая смыслом быт земной?

609

А на небе не тесно – поверьте —

от почтенных, приличных и лысых,

потому что живут после смерти

только те, кто при жизни не высох.

610

Нас как бы судьба ни коверкала,

кидая порой наповал,

а мне собеседник из зеркала

всегда с одобреньем кивал.

611

Не Божьей искры бытие,

не дух я славлю в восхищении,

а воспеваю жизнь в ее

материальном воплощении.

612

В искусстве, сотворяемом серьезно

и честно от начала до конца, —

что крупно, то всегда религиозно

и дышит соучастием Творца.

613

За то греху чревоугодия

совсем не враг я, а напротив,

что в нем есть чудная пародия

на все другие страсти плоти.

614

Я люблю, когда грустный некто

под обильное возлияние

источает нам интеллекта

тухловатое обаяние.

615

Мне жалко всех, кого в азарте

топтал я смехом на заре, —

увы, но кротость наша в марте

куда слабей, чем в октябре.

616

Всегда живя в угрюмом недоверии,

испытывая страха нервный зуд,

микроб не на бациллы и бактерии,

микроб на микроскоп имеет зуб.

617

Грешил я с наслаждением и много,

и странная меня постигла мука:

томят меня не совесть и не скука,

а темная душевная изжога.

618

Я много съел восточных блюд,

и вид пустыни мне привычен,

я стал задумчив, как верблюд,

и, как осел, меланхоличен.

619

Восхищенные собственным чтением,

два поэта схлестнули рога,

я смотрю на турнир их с почтением,

я люблю тараканьи бега.

620

Стихов его таинственная пошлость

мне кажется забавной чрезвычайно,

звуча, как полнозвучная оплошность,

допущенная в обществе случайно.

621

Жалеть ли талант, если он

живет как бы в мире двойном

и в чем-то безмерно умен

и полный мудак в остальном?

622

Гетера, шлюха, одалиска —

таят со мной родство ментальное,

искусству свойственно и близко

их ремесло горизонтальное.

623

Снимать устав с роскошных дев

шелка, атласы и муары,

мы, во фланель зады одев,

изводим страсть на мемуары.

624

Жизнь моя на севере текла,

я в жару от холода бежал;

время, расширяясь от тепла,

очень удлиняет жизнь южан.

625

Устав от накала дневного горения,

к подушке едва прикоснувшись,

я сплю, как Творец после акта творения,

и так же расстроен, проснувшись.

626

Мне забавна в духе нашем пошлом

страсть к воспоминаниям любым,

делается все, что стало прошлым,

розовым и светло-голубым.

627

Настолько он изношен и натружен,

что вышло ему время отдохнуть,

уже венок из лавров им заслужен —

хотя и не на голову отнюдь.

628

В момент обычно вовсе не торжественный

вдруг чувствуешь с восторгом идиота

законченность гармонии божественной,

в которой ты – естественная нота.

629

У нас, коллега, разные забавы,

мы разными огнями зажжены:

тебе нужна утеха шумной славы,

а мне – лишь уважение жены.

630

Я не измыслил весть благую

и план, как жить, не сочинил,

я что придумал – тем торгую,

и свет сочится из чернил.

631

Читатель нам – как воздух и вода,

читатель в нас поддерживает дух;

таланту без поклонников – беда;

беда, что у людей есть вкус и слух.

632

Гул мироздания затих

и, слово к ритму клея тонко,

я вновь высиживаю стих,

как утка – гадкого утенка.

633

Если жизни время сложное

проживаешь с безмятежностью,

то любое невозможное

наступает с неизбежностью.

634

Залей шуршанье лет журчаньем алкоголя,

поскольку, как давно сказал поэт,

на свете счастья нет, но есть покой и воля,

которых, к сожаленью, тоже нет.

635

Полностью душа моя чиста,

чужды ей волненье и метание:

кто привел на новые места,

тот и ниспошлет мне пропитание.

636

Люблю часы пустых томлений,

легко лепя в истоме шалой

плоды расслабленности, лени

и любознательности вялой.

637

В похмельные утра жестокие

из мути душевной являлись