Первый из первых или Дорога с Лысой горы

Эту фразу Поцелуев даже напел, причем, весьма похоже на известного певца, на то, как звучал оригинальный вариант песни в дни особых торжеств, разливаясь по улицам и площадям и выводя на эти самые улицы и площади миллионы людей, сплоченных единым и несокрушимым желанием праздника.

И представилось Похрюкину, что снова за окнами его кабинета крепко бьются, полощутся на ветру языки кумачового пламени, и хрипят разукрашенные репродукторы, аж выгибая фонарные столбы, и…

Поцелуевский голос безжалостно смазал дорогое видение, от которого по идеально выбритым щекам начальника культуры вот-вот да и поползли бы давненько не появлявшиеся на них слезы.

— …Получается, сказочный мой Генрих Поликарпо вич, — говорил Поцелуев, — что вы для нашего ведом ства — человек, можно сказать, бесценный. Вы на своем месте делаете именно то, что нам и нужно. Работаете на будущее в масштабах области…

Похрюкин растроганно кивнул.

— …Отечество вас не забудет!.. Ну а деньги, кото рые я только что вам передал, считайте всего лишь аван сом. Весьма скромным к тому же.

Глазами смущенной гимназистки покосившись на лежавшую перед ним пачку капиталистических долларов, Похрюкин вспотел висками.

Ой как понравились ему слова Поцелуева! Ну, сил никаких нет, как понравились.

А советник сменил тон возвышенный и литаврный на деловой:

— Одно замечание, если позволите, драгоценнейший Генрих Поликарпович…

— Да, конечно, с радостью! — Похрюкин смотрел на советника влажным от умиления взором.

— Мы считаем, — кивнул Поцелуев, — что вы неблагоразумно пренебрегаете услугами товарища Слюняева.

— Э-э-э… простите? — с удивлением посмотрел Похрюкин на киноведа. О его присутствии в кабинете начальник культуры как-то забыл.

Советник же щелкнул пальцами, и было странно, что рядом с ним тотчас же не появился угодливый официант.

— Ну как же, как же! Генрих Поликарпович, бесцен ный вы наш!.. Это, пожалуй, единственный минус в вашей работе. Единственный, но зато каких размеров! С железнодорожную шпалу, честное слово. Это я вам как большой специалист по железнодорожным вопросам говорю… Вы все гоняете товарища Слюняева, притесня ете, а между тем другого такого помощника вам не найти. Человек такого таланта, такого кругозора, такой энергии…

Киноведа объял восторженный трепет. Ну наконец-то его оценили, ну наконец-то и о нем сказали доброе слово!

— …тратит такие силы, развращая вкусы и нравы людей, посещающих кинотеатры, осуществляя священную заповедь о том, что важнейшим из всех искусств для нас является американское кино, а вы его со света сживаете. Никуда это не годится! Никуда. И это, знаете, чье мнение?

Поцелуев поднял указательный палец, и Похрюкину со Слюняевым показалось, что самый кончик пальца вместе с розоватым ногтем непостижимо как, но трансформировался в голову с крупными и всем-всем-всем еще памятными чертами лица.

Пошевелив мясистыми губами, сдвинув брови, кончик пальца зловеще прочмокал: «Есть мнение…». И этим все было сказано. И в воздухе запахло знакомым и родным.

Сладко, сладко стало на душе у Слюняева, а у Похрюкина на душе сделалось еще слаще. Словно медом душу напоили.

Вопросов ни у начальника культуры, ни у лишившегося дара речи киноведа не возникло.

И Поцелуев не стал уточнять, чье это было мнение. Однако он сказал:

— Мы очень надеемся, что вы оба учтете наше поже лание и впредь конфликтовать не будете, а усилия свои объедините.

Похрюкин без промедления выдал:

— Согласен.

— Буду стараться, как могу! — опять-таки интеллигентно пообещал Слюняев.

Поцелуев остался ими доволен. Потирая руки, щурясь удовлетворенно, сообщил:

— Ну что ж, я очень рад. Можете считать, что с этого момента для вас началась новая жизнь. В нашей системе вы станете другими людьми, и даже самые сокровенные ваши желания и мечты могут исполниться.

Оживший, осмелевший Похрюкин рискнул полюбопытствовать:

— А как ваше многоуважаемое учреждение отно сится к фестивалю, который начнется сегодня у нас в городе?

— Так ведь мы же его и затеяли! — загадочно усмех нулся Поцелуев. — Это наша идея. И мы у вас в городе еще не такое устроим! Мы к вам таких персон приве зем… Держитесь только, чтобы со стульев не попадать, да чтобы челюсти напрочь не отвалились!

О чем подумал при этих словах Похрюкин, неведомо, а вот Слюняеву яснее ясного увиделось, как идет, значит, он, киновед Слюняев, по Волжской набережной. Да под ручку с Джеком Николсоном. С самим, да-с!

Медленно так идут они, прогуливаются, стало быть. И не он, киновед Слюняев, а как раз Джек Николсон горделиво поглядывает по сторонам: «Смотрите, мол, с кем я, обыкновенный Джек Николсон, имею честь быть знакомым и могу прогуливаться, дозволение имею под ручку взять. Видите? Это же киновед Слюняев!».

А смотреть и удивляться, завидовать было кому.

По Волжской набережной в то же время и другие звезды мирового кинематографа прохаживались. Тут вам и истощавший Том Круз, и суетной Хоффман, который Дастин, и Шарон белобрысая Стоун, и Софи Лорен с засиженным мухами бюстом, и всякие остальные.

Кто сам по себе прохаживался, другие парочками, ну а самые путёвые время зря не теряли и, на скамеечках сидючи, на троих соображали. А сообразивши, закусывали, огурчиками сочными похрумкивали.

Короче говоря, собрался на набережной весь цвет. И все Николсону завидовали. Улыбались так радостно и приветливо, но в глазах-то зависть черная и тоска! Вот ведь снова обошел Джек на повороте и ухватил больше всех…

Ну а Слюняев времени зря не тратил и Николсона поучал:

— Что ж, Джек, с волком у тебя ничего получилось.

Не высший, к сожалению, класс, но в уголок юннатов нашего Дворца бывших пионеров взять могут. Правда, кормят там паскудно, так что соглашаться не рекомендую. Но и останавливаться на достигнутом, сам понимаешь, не следует. Надо идти дальше и брать глубже…

Почему бы тебе, к примеру, не сыграть…

Дать полный совет Джеку Николсону Слюняеву помешал Поцелуев.

Советник по русским делам поднялся и, обращаясь к вставшему следом за ним Похркжину. сказал:

— Должен извиниться, Генрих Поликарпович, однако, нам с товарищем Слюняевым пора. Дела не ждут. А нам еще много куда успеть надо.

Начальник культуры услужливо проводил их до двери из приемной, где борцовского вида секретарша заулыбалась советнику и киноведу одуревшей улыбкой человека, которому только что отменили смертный приговор.