Первый особого назначения

— Пойдем вместе, Данилов, — сказала она и лукаво, искоса заглянула Степке в лицо. — Мне надо с тобой поговорить.

Степка тоже покосился на Таню.

— Про что поговорить? — грубовато спросил он, чувствуя, что краснеет.

— Роза Марковна сказала, чтобы я помогла тебе по немецкому.

— Виеляйхьт! — вспомнил Степка. — Понятно.

— Что — виеляйхьт? — удивилась Таня. — Виеляйхьт значит «может быть». Она сказала, что я, может быть, помогу тебе.

— А что мне помогать? Ты лучше Мишке Кутырину помогай. У него и совсем по немецкому двойка.

— Кутырину уже помогает Оля. А тебе буду я. Хорошо? Мы можем заниматься у нас дома.

— Сам справлюсь, — хрипло и упрямо сказал Степка. У него отчего-то пересохло в горле.

— Я знаю, что ты можешь сам, — убежденно тряхнула головой Таня, и золотые кудряшки запрыгали у нее на лбу. — Но одному трудно… И потом… Ну, в общем давай будем вместе заниматься.

— Сам справлюсь, — не глядя на Таню, повторил Степка.

— Эх, ты… Эх, ты… — проговорила Таня.

Степка с недоумением увидел, как дрогнули ее губы, а глаза наполнились слезами.

— Эх, ты… — еще раз сказала она и побежала вперед, не оглядываясь.

Глава четвертая

Поезд подошел к перрону. Паровоз отдувался и пыхтел, словно ему не терпелось поскорее отдохнуть и отдышаться после долгого пути. Второй вагон, в котором, как сообщала телеграмма, ехал дедушка Арсений, проплыл мимо, и Степке с отцом пришлось бежать по платформе вдогонку.

Рядом бежали вслед за вагонами другие встречающие. Вытягивая шеи, привставая на цыпочки, они вглядывались в окна, в темные проемы тамбуров, которые загораживали проводницы со свернутыми желтыми флажками в руках.

— Вон он! Смотри, Степка! Вон он стоит! — закричал отец.

Степка даже подпрыгнул, чтобы лучше видеть. Но какой-то толстяк совсем загородил от него подходивший к перрону поезд.

А когда толстяк махнул кому-то рукой и побежал вдоль вагона, Степка увидел, что отец уже обнимается и целуется с дедушкой Арсением.

— А это никак Степан?! — воскликнул дедушка, посмотрев на подходившего Степку. — Нет, ты мне скажи, Егор, чем ты его кормишь? С чего он у тебя так растет? Ну-ка, дай я тебя поцелую! Ну-ка… Ну-ка… — приговаривал он, крепко обнимая Степку и чмокая его в обе щеки. — Ишь, вымахал! Скоро меня перерастет!

Конечно, дедушка Арсений шутил. Перерасти его было невозможно. Огромный, плечистый, с жилистыми сильными руками, он даже над отцом возвышался почти на целую голову. А отец у Степки был роста немаленького. На вид этому могучему старику никак нельзя было дать его шестидесяти семи лет. Держался он прямо, голубые глаза под седыми насупленными бровями смотрели живо и задорно.

— Ну, пошли, — сказал дедушка Арсений и взял чемоданы. Их было два. Один — перевязан веревкой. Дедушка смущенно объяснил, что еще на вокзале в Москве случайно сел на него и продавил крышку.

Когда шли к автобусной остановке, когда дожидались автобуса и после, всю дорогу до самого дома, дедушка Арсений удивлялся, как изменился город с прошлого года, пока он тут не был.

— Ты смотри, Егор, — говорил он отцу, с изумлением оглядываясь по сторонам, — сколько домов вокруг понастроили! Не узнать Вокзальной площади! И вон там еще один начали!..

Для Степки эти новые дома вокруг вокзала давно уже не были диковинкой. Они росли у него на глазах. Но даже и он порой удивлялся. Так был он поражен, когда весь класс осенью ездил на экскурсию в городской краеведческий музей. В этом музее Степка был, когда учился в четвертом классе. С того времени ему ни разу не доводилось бывать на улице Чехова, где стояло здание музея — большой серый дом с колоннами. Тогда вокруг этого здания жались друг к другу низенькие деревянные домики, уцелевшие в дни войны, с палисадниками. И вдруг оказалось, что домиков больше нет. Новые корпуса жилых домов окружили здание музея, и оно рядом с ними само стало казаться старым и неуклюжим.

Ясно, что дедушке Арсению, который помнил город, когда в нем были одни лишь деревянные дома, сейчас в диковинку эти многоэтажные домищи!

Но особенно разошелся дедушка, когда автобус покатил по улице к центру.

— Это что же, театр новый? — кричал он, показывая в окно.

— Клуб, дядя Арсений, — отвечал отец, смущенно поглядывая на пассажиров. — Клуб кондитерской фабрики.

— Ну да! Я же и говорю — клуб. Не было его тут в прошлом году. А это что за башня? Ретрансляционная вышка? Телевиденье, значит, будет?

Пассажиры оглядывались на шумного соседа и украдкой улыбались.

Дома, едва войдя в комнату, дедушка Арсений занялся распаковкой чемоданов.

— Это старуха моя положила, — говорил он, вытаскивая и выкладывая на стол какие-то банки и свертки. — Будто в голодный край еду, право слово!..

Жену дедушки Арсения Надежду Васильевну Степка ни разу в жизни не видел. Зато слышал о ней много. О ее невероятной рассеянности дедушка рассказывал легенды. Если она собиралась куда-нибудь уезжать, то непременно попадала не на тот вокзал, от которого отходил поезд. Если приглашала кого-нибудь в гости, то, случалось, забывала об этом и уходила с дедушкой в кино, а обиженные гости два часа топтались около дверей. Однажды взяла она билеты в Малый театр, а дедушку повела в Художественный. Хорошо, что театры были недалеко один от другого.

— Ну конечно! — воскликнул дедушка Арсений, вытаскивая из чемодана вслед за банками и свертками кусок какой-то вязаной ткани с воткнутыми в нее блестящими длинными спицами. Моя Надежда верна самой себе. Вязанье свое сунула мне в чемодан. Теперь неделю будет искать по всей квартире. Батюшки! — закричал он еще громче. — И очки положила! Свои очки! Что же она теперь будет делать без очков-то?

— Можно телеграмму дать, чтобы не искала напрасно, — посоветовал отец. — Степка после ужина сбегает на телеграф и отправит. Как-нибудь пока обойдется без очков.

Дедушка привез из Москвы подарки. Матери — пуховый платок, отцу — новенькие кожаные перчатки.

— А это, Степан, тебе, — торжественно произнес он, вынимая из чемодана коричневый кожаный футляр. — Думал, думал, что тебе привезти, и придумал. Владей, помни деда!

«Фотоаппарат!» — было первой мыслью, от которой Степку бросило в радостный жар. Но в футляре лежал не фотоаппарат, а большой полевой бинокль на тонком длинном ремешке.

<