Первый шпион Америки

В голосе наркомвоенмора послышались металлические нотки, и Робинс тревожно заозирался, давая Ксенофону понять, что, пока дело не дошло до рукопашной, надо уносить ноги.

— Но эти различия не должны нам мешать жить в мире, — снова улыбнулся Каламатиано. — Как говорится, каждому свое.

— Наша задача — построить социализм на всем земном шаре. И мы этого добьемся. Тогда ваше Информационное бюро будет никому не нужно, и вы станете безработным.

Троцкий в первый раз позволил себе улыбнуться.

— Поэтому поехали на Камчатку! — не выдержал Робинс, который вел себя на удивление тихо и интеллигентно, не принимая участия в разговоре и погрузившись в чтение бумаг. Он кашлянул, вытащил свои большие круглые часы, открыл крышку и промычал: — О, нас уже ждет на обед Роберт. Не хотите присоединиться, товарищ наркомвоенмор?

— Нет, спасибо, у меня еще уйма дел, — устало ответил Троцкий.

— А можно вопрос? — попросил разрешения Каламатиано.

— Спросишь в другой раз, — прервал его Рей. — Мы и без того утомили Льва…

— Пусть спросит, — не скрывая насмешливой улыбки, разрешил Троцкий.

— Я слышал, вы хотите строить концентрационные лагеря для ваших политических противников?

— Почему строить? Они у нас уже есть, и такие меры мы применяем в некоторых местах. И не только для политических противников, а для всех, кто оказывает сопротивление в разных формах: не выходит на работу, подрывает авторитет власти, спекулирует и так далее. Владимир Ильич настаивает даже на применении против них беспощадного террора, расстрела, но моя идея — концентрационные лагеря. Я считаю: слишком жирно будет тратить на них пулю. Не хотят свободно трудиться — пусть поработают на социализм принудительно. И Владимир Ильич со мной согласился в этом вопросе. Мы будем, безусловно, расширять сеть таких лагерей, ибо лично я предвижу, что социальная перековка произойдет не так быстро. Во всяком случае, не за шесть месяцев, как об этом говорил Ильич. — Троцкий посмотрел на Робинса.

— Да, я помню его слова, — подтвердил он.

— Шесть месяцев уже практически истекли, а мы еще не расчистили даже площадку для строительства…

— Что вы подразумеваете под расчисткой? — снова спросил Каламатиано.

— Это уже второй вопрос, пошли! — Робинс поднялся.

— Я отвечу, подожди, Рей! — усмехнулся Троцкий. — Царизм накопил много человеческой гнили. Ес надо убрать. Потом полностью освободиться от врагов. Затем от прилипал и попутчиков. А из остальных выковать преданных революционному делу людей. Вот они-то и построят социализм!

— А какое время вы на все это отводите? — спросил Рей.

— Если нам не будут мешать, то года за два площадку мы расчистим. А на людскую перековку понадобится лет пятнадцать — двадцать. Приезжайте году в 37—38-м, первая фаза социализма будет уже завершена. На вторую понадобится еще лет пять — семь.

— Грандиозно! — восхищенно прорычал Робинс. — Извини, Лев, но мы уже опаздываем! Я забежал только представить тебе своего друга. Кстати, в Мурманск направляется наш крейсер, и на его борту должно быть продовольствие, которое я запросил по своей линии. Ксенофон его получит и доставит в Москву. Ты ему, я надеюсь, поможешь со всеми бумагами?

— Конечно, какие разговоры! Заходите, Ксенофон Дмитриевич, без стеснения, тем более что вы почти соотечественник, а кому, как не вам, помогать России идти в будущее!

Троцкий крепко пожал ему руку, и они ушли. Каламатиано не собирался тащиться с Реем на обед к Локкартам, несмотря на все желание снова увидеть Муру. У него были свои дела: он обзванивал и навещал старых приятелей и знакомых, кто бы мог не только согласиться сотрудничать в Бюро, но имел бы непосредственный доступ к секретной информации. Предполагалось, что агентурная сеть должна состоять не менее чем из тридцати агентов, а чтобы найти и завербовать такое число информаторов, требовалась огромная работа. Но Робинс сказал, что его велели обязательно привести, а кроме того, Юрий Ларин, член ВЦИК и главная фигура в Совете народного хозяйства, подготовил для него проект по сдаче в концессию Камчатки и некоторых районов Сибири, о чем он уже говорил, и его надо немедленно обсудить. Каламатиано был вынужден уступить напору Рея и согласиться пойти на обед к Локкарту.

— Лев — могучая фигура, но ты познакомишься с Ильичем и влюбишься в него! — восхищенно пел по дороге Робинс. — И они построят свой социализм, ты увидишь!

— Если такой, о котором говорил Троцкий, то это ужасно, — отозвался Ксенофон Дмитриевич.

— В чем тут ужас? — не понял полковник.

— Они строят средневековое рабовладельческое государство, основанное на диктатуре, то есть на насилии и тирании, и называют его социализмом, светлой мечтой человечества. Что же тут хорошего?

— Не надо цепляться за слова, — отмахнулся Рей. — На переходном этапе диктатура необходима.

Жесткий порядок — вот что любит человек, а они этого добьются.

Ксенофон Дмитриевич не ответил. С Робинсом спорить было бесполезно.

— А какое продовольствие прибудет на крейсере? — переводя разговор на другую тему, спросил Каламатиано.

— Никакого. Я сказал это для того, чтобы Троцкий выдал тебе мандат, позволяющий беспрепятственно передвигаться по территории России. Ты думаешь, Пул сделает тебе такой мандат? Ты глубоко заблуждаешься. А без него все твои шпионские потуги вылетят в трубу.

— Почему шпионские?! — разозлился Ксенофон Дмитриевич.

— Да потому! Не морочь мне голову! Хотя ты неплохо сегодня вывернулся и кое-что умеешь. Но эти красные ребята совсем не дураки, и если они тебя прищучат, то церемониться не станут и сразу поставят к стенке. Подумай, Ксенофон! А у меня в портфеле верное дело. В твоем возрасте Форд уже стал миллионером. Какого черта ты лезешь в эти шпионские дебри, в которых ничего не смыслишь? Это ничтожество Пул красиво устроился: при успехе все лавры получает он, а в случае провала пулю получаешь ты. Послушай старика Рея, он кое-что смыслит в военных делах: ты мне симпатичен, и я не хочу, чтобы тебя использовали как подсадную утку!

— Чем больше я начинаю вникать в смысл новой власти, тем отчетливее понимаю, что она — страшный монстр, которого нужно уничтожить, — проговорил Каламатиано. — И сегодня стоять в стороне нельзя.

Робинс с удивлением посмотрел на него.

— Ты же не политик, Ксенофон! Ты бизнесмен! А как бизнесмен ты должен понимать, что при таких режимах, если подружиться с верхушкой власти, работать одно удовольствие. Мне в конечном итоге наплевать на их социализм, но Россия — это Клондайк, как та же Аляска, на которую я в свое время не поехал, и теперь мои бывшие приятели разъезжают на «роллс-ройсах», имеют шикарные особняки, магазины и солидные счета в банках, а я должен тянуть полковничью лямку до пенсии! Ты хочешь этого же?! Если б я знал русский язык, как ты, имел опыт в делах, я бы не стал тебя уговаривать и обхаживать. И потом я вижу, ты честный парень, ты не надуешь, а вдвоем мы черту рога обломаем и максимум через два года вернемся в Штаты преуспевающими людьми. Все только начинается, Ксенофон! Мы обязаны использовать этот шанс! Ты слышишь?!

Робинс остановился, перегородил ему дорогу и с мольбой посмотрел на друга. Они уже находились у Никитских ворот, рядом с Хлебным переулком, где жил Локкарт. Из подворотни выскочил мужик в длинном черном пальто, за ним два чекиста в кожаных тужурках и с револьверами в руках.

— Стой! Стрелять будем! Стой! — закричал один из чекистов, пальнул в воздух, но бегущий и не думал останавливаться. Тогда чекист выстрелил в него. Мужик в длинном черном пальто словно споткнулся и упал лицом вниз. Чекисты подбежали к нему, перевернули.