Первый удар. Книга 1. У водонапорной башни

И вот вечером мы дома; вокруг нас прочные стены, мы устали, разгорячены, словно выпили вина, мы под защитой двери, окованной железом, под защитой засовов и задвижек, а у окошка, на самой верхней площадке лестницы, ведущей на огромный холодный чердак, дежурят двое товарищей. Дежурные будут сменяться всю ночь.

Только когда стемнело, новые жильцы заметили, что нет электричества. Напрасно поворачивали выключатели — не горит!

— Странно, все-таки! Ведь школу выселили только месяц тому назад. Неужели ухитрились так быстро отключить свет? Надо бы поискать счетчик.

— Хотите, я пока поставлю в коридоре свой аккумулятор? — предложил Гиттон.

Еще бы не хотеть! Папильон, заняв комнату, первым делом установил свою печурку. Для него погреться у огонька — самое большое удовольствие, можно сказать, даже страсть. К счастью, в окне его комнаты вместо форточки оказался лист железа с отверстием для трубы. Туда Папильон и вывел трубу печурки. Через две минуты все было готово. Папильон тут же разжег огонь и от радости запрыгал, как мальчишка: «Смотри-ка, — кричал он, — нет, ты посмотри, брат!» И действительно, тяга замечательная — кирпич, и тот сгорел бы. Не то что в бараках, там изо всех щелей дует и дым стоит такой, что немудрено и задохнуться… И так как вместе с темнотой в дом пришел холод, женщины потянулись в комнату Папильона. «Можно? А то ребята мерзнут», — говорили они и усаживались в кружок возле докрасна раскаленной круглой печурки.

— Эй, Гиттон! — крикнул хозяин. — Раз уж весь народ у меня собрался, ставь-ка свою электростанцию перед моей дверью. Чего еще надо, отопление есть, освещение тоже, давайте-ка проведем вечерок вместе. Успеем еще по своим комнатам насидеться. Верно, Фернанда? Даже странно с непривычки. Будто мы с тобой только что поженились. Я вроде как помолодел, чорт возьми!

Зажигалки, свечи, керосиновые лампы, карманные фонарики — все пошло в ход. Конечно, с электричеством было бы еще лучше. Где же этот чортов счетчик? Мужчины отправились на поиски, обшаривали все стены, действуя, впрочем, осторожно, — помещение неизвестное, еще свалишься в какой-нибудь погреб.

— У меня и проволока есть, — заявил Гиттон.

— Смотрите, какой запасливый. Тебе бы, брат, в монтеры идти.

— Это верно. Страсть люблю с электричеством возиться. Когда мы устроимся как следует, я тут всяких штук понаделаю. В доте у меня…

Женщины отдыхали у печки после трудного дня.

— Я все-таки оставила в бараке кое-какие вещи, — сказала Фернанда. — Неизвестно, что еще будет.

— Как это неизвестно? Я, например, о своем бараке ничуть не скучаю. Поставила на нем крест. Попробуй теперь меня выселить отсюда.

— Что ни говори, а все-таки как-то грустно покидать обжитое место. Пусть там плохо и все прогнило, а привыкнешь, так душа болит. Там у меня мать умерла…

— Только бы они провода не перерезали, тогда у нас здесь будет совсем благодать.

— В бараках-то мы тоже не очень часто с электричеством сидели, не по карману оно нам.

— А у нас всегда было выключено.

— Вдруг американцы нас здесь отрежут, ведь ставят же они кругом ограду. Им теперь нас легче выселить отсюда.

— Риск что здесь, что в поселке одинаковый. И там они вполне могли нас окружить и заставить уйти.

— Но теперь мы им предлог дали.

— По-моему, здесь нам лучше защищаться — мы ведь все вместе.

— Знаете, когда видишь кругом настоящие стены, а над головой потолок есть, веришь, что все пойдет лучше. Если бы я знала, что так обернется, я бы свою девочку не отправила к чужим людям, — сказала Жоржетта, машинально наматывая на пальцы прядку волос, таких же белокурых, как у ее дочки.

— Подумать только, что у меня ребенок мог там родиться, в этом потопе, в холодище, без света. А здесь будет он лежать у окошка на солнышке, вот-то славно! Оба моих старших и солнца никогда не видели…

— А когда тебе срок?

— Скоро.

— Как ты себя чувствуешь? Грузная ты уж очень стала.

— Оба прошлых раза то же самое было. Завтра или послезавтра брошу работать.

— Здесь мы все вместе, поможем тебе. Смотри, сколько у тебя сиделок будет. Словно в больнице.

— И правда, здесь тепло, прямо как в больнице.

— Для ребят в наших бараках особенно плохо было. Чахлые такие, жиденькие растут, словно и костей вовсе нет.

— Я все-таки боюсь их лагеря. А вдруг они там устроят склад бомб. Мы тогда первые взлетим на воздух.

— Говорят, они ящиков навезли сотни, а что в этих ящиках, никто не знает.

— Опять горе нам готовят.

— Неужели нашим мужчинам снова придется уходить, как ты думаешь, Фернанда?

— Как хотите, а я считаю — мы все с ними должны пойти. Всем народом. Уж на этот раз надо действительно покончить. Женщинам раньше не хватало духу. А послушайте-ка, что они сейчас говорят на рынке или в лавках. Нет, теперь все будет по-другому.

— Женщины теперь… — начала было Полетта, но вдруг замолчала.

Ослепительный свет залил всю комнату. Раздался восторженный крик, словно на гулянье пустили первую ракету.

— Отыскали-таки, вот молодцы!

— Сейчас тут еще лучше, чем днем. И подумайте, сколько времени раздумывали, не могли решиться.

Победители, перепрыгивая через три ступеньки, запыхавшись, вбежали в комнату. И первым, конечно, Папильон.

— Ага, у нас дамы! Баронесса Фернанда принимает гостей. Радуйтесь, что мужья при вас, а то бы сидели в потемках.

— Подумаешь, мужья… От женщин вы ведь худого не видите, — заявила под дружный хохот дородная Мартина, гордо выпячивая грудь.

— Что верно, то верно, — сострил Папильон. — Вот Альфонс, поглядите, какой тощий, как жердь! Зато каждый год у вас, как по расписанию, наследник появляется. Люди так и говорят: если Мартина хоть год пропустит, светопреставление произойдет. А теперь позвольте, дамочки, представить вам и самого пострадавшего.

Под общий хохот Папильон вытолкнул вперед Альфонса.

— Сколько их у тебя?

— Пустяки, — ответил Альфонс, охотно подхватив шутку. — У папаши моего было тринадцать душ, а у меня пока только двое… да еще полдюжины.

Все прямо раскисли от смеха, а Папильон добавил комическим тоном.

— Да вы, дамочки, посмотрите на него. В чем только душа держится. И ростом не выше меня. Мы оба мелкого калибра. А маленькие, как сахар, — чем меньше, тем слаще.

— Помолчал бы при детях, — сказала Фернанда, перестав смеяться.

— Я знаю, что говорю. Лишнего, не беспокойся, не скажу. Печка-то, печка! Вот хорошо горит!

— А остальные, несчастные, до сих пор еще в бараках сидят.

— Ничего, завтра переберутся. Сегодня некогда, на работе были. «Морячок», Соважен и Декуан работали нынче на разгрузке.