Пес и его поводырь
Шрифт:
— Вы словно только что на машине времени перенеслись из той эпохи.
— А я и не уносилась. Та эпоха все продолжается. Она в нас, а мы в ней. Извращенные отношения были нам навязаны. Ленинская концепция двадцатых годов была прекрасной. Народ наш развивался свободно. В советские времена латышские советские учились в школах, читали газеты и журналы на своем языке.
— А теперь разве не так?
— Теперь немного иначе. Нынешняя власть в Риге жестко контролируется Москвой. Мы опять становимся союзной республикой.
— Вы сегодня неподражаемы. Столько смелых заявлений!
— И мы не ангелы. Мы и сами можем назвать таджика «черномазым». Украинца — «хохлом».
— Ну, это не очень обидно.
— Хотя мы и сами строим для себя тюрьму, называя русских, белорусов и хохлов русскими. Нельзя допустить, чтобы они объединились. Тогда на многие годы, на век, пожалуй, можно забыть о нашем маленьком рае.
— Нет, вы сегодня неподражаемы.
— Но ведь и нас за границей до сих пор называют русскими. Рига — это у них какой-то пригород Санкт-Петербурга. Да и его они называют Ленинградом.
— А что о связи национализма и экономики?
— Прибалтика развивалась не так, как хлопковые или бараньи республики. Но инерция мышления, тормоз именно в русской среде, пустила корни. Я имею в виду общий уровень образованности. Многое дала перестройка. Но русские так и не поняли, зачем она, откуда взялась и куда делась. Разве может нормальный народ позволять вытворять с собой такое?
— Вы считаете перестройку ошибкой?
— По отношению к латышам это подарок Божий. Для русских — это катастрофа. Но они сами ее заслужили. Мне не жаль русских.
— Спасибо, наше время заканчивается.
— Еще тридцать секунд. Бурная борьба против национализма с русским лицом есть сейчас лишь дымовая завеса, чтобы скрыть от народа близкий кризис нашей экономики и идеологии. Русские возвращаются. Люди, будьте бдительны…
Давненько Пес не слушал такого с экрана потустороннего ящика.
Телевизор этот, то ли приснившийся, то ли опять материализовавшийся, по ехидному умыслу прилепившегося к нему немыслимого душеприказчика шипел и хрюкал. Уже ощутив силы и протянув руку, чтобы выключить его, он увидел свой любимый рекламный клип, а после началась передача на русском языке. Важная девица вела репортаж из зала Дома художников Риги. Тот, о ком шла речь, художник из Бельгии Мизер Датун. Камера плывет вдоль полотен. Течет разговор.
— Наша аудитория уже знакома с вами по нескольким публикациям в республиканских журналах. Но вопрос неожиданный, может быть, для вас. Каковы ваши политические пристрастия?
— Я совершенно железно и определенно отделяю искусство от политики. Создавать политику посредством искусства или наоборот — невозможно. Это есть иллюзия и заблуждение. Могу только сказать, что латышские политики ведут свою игру на грани искусства и весьма в этом преуспевают.
— Спасибо за комплимент.
— Вы, конечно, знакомы с теорией Байса? Как вы относитесь к некоторой реваншистской модели восприятия его творчества?
— Нет. Все не так. Байс вовсе не реваншист. И что из того, что он популярен сейчас в Германии? Во времена придворного творчества искусство несколько другое, чем во времена ренессанса или готики. Но сегодня искусство воспринимается гораздо шире, чем в любую из эпох. Мы пришли ко временам, когда лишь игра в новации считается искусством. Как бы интересно это не было, но это всего лишь версия. А дилетанты, так расползшиеся… есть хорошее русское слово «косить». Вот они косят под художников. Другие под политиков. Но опять же и грань тонка, и границы зыбки.
— А что вы можете сказать о границах искусства Латвии?
— Ну, оно, конечно, безгранично.
— Спасибо на добром слове. Еще один вопрос! Согласны ли вы с тем, что ценность искусства все ниже, но все мощнее его роль посредника. И в этом случае, какова в общеевропейской модели роль латышского искусства?
Пес переключил канал. И попал на новости.
Уборочная, бизнес. Международный блок. Вот Москва-город и убийство какое-то. Это уже интересней. Кого убили — не понять — но вот здание что-то слишком знакомое. Здесь он бывал. Если только он не ошибся.
Вот уже пошел спорт, вот погода. Смутное какое-то беспокойство пришло к нему и поселилось. Он прошелся по программам. В Москве — музычка, джазок, попсулька. Вот новости. Тошнотворные и привычные. Он покинул кокон своего сна и вышел на улицу. Ту рижскую улицу другого времени.
И если бы Саша сейчас встал и дотронулся до его тела, то пришел бы в ужас недоумения. Не было его сейчас в келье. Он был в другом месте и в другом времени.
…Хотелось дождя. Но погоды выдались на редкость предпочтительные. Хоть бы какое-то подобие тумана или мороси. Он прошел пешком через половину города, остановился, посмотрел в небо, вздохнул тяжело и неприятно и на троллейбусе отправился назад. Это был один из первых троллейбусов со всем набором пассажиров — девица с ночной прогулки, с сумочкой, платье в горошек, и блудом, сочащимся из слипающихся глаз. Мужики какие-то невнятные и дядя в хорошем костюме. Куда и зачем едут — неведомо. То ли домой, то ли из дому.
Менялось все и едва ли не с точностью до наоборот.
Не было уже в миру оппонентов, кроме того, постыдного папуаса. Остались ошибки. Остаток жизни прорисовывался криво и незамысловато. Та командировка стала последней, рубежной. Он вернулся, сделал свое дело, и уйти бы. А он, не заметив ухмылки на роже своего вечного спутника, ввязался тогда в целую гражданскую войну, по собственным правилам, без стратегии и тактики. Авось, кривая вывезет. Он же не просил возвращать себя с того самого света, с лугов и из садов, оттуда, где предварительный суд уже свершился, а на главном у него и шансов-то никаких…
А потом пошли инсценировки Черной Рожи и кого-то другого, присутствие которого он стал ощущать в последнее время. То дуновение воздуха, то шелест крыл. Пса словно раздирали надвое, вернее, тянули наверх, не очень считаясь с тем, что к ногам его была намертво пригвождена основательная чугунная чушка.
Потом он вернулся в келью и проснулся от звука била. Звали в храм…
Лук удался на славу. У Пса в руках тяпка и у Саши. Тяпки не такие, как на необозримых просторах русских огородов, — неудобные для размашистой национальной работы. Ручка толстая, длины неправильной. Самопал. Сделано в Греции. Поле луковое весьма обширно, навыки прополки у Саши есть, но какие-то странные. У Пса отсутствуют начисто, но он учится всему споро. Послушание это получили они утром. Подошел молодой отец, спросил, какие планы, на экскурсию собрались или можно поработать. Конечно, на огород лучше. Можно и другое что. Но сегодня огород. С ними еще румын. По-русски ни уха, ни рыла. Стоит со своей тяпкой, оглядывает окрестности.