Пес в колодце
Шрифт:
Кто-то сказал: "Колодец Проклятых!" . И только лишь когда два широкоплечих, одетых в красное и в капюшонах на голове, палача, схватили меня под руки, до меня дошло, что то были мои слова.
ЧАСТЬ III
11. Отверженный
Сырость, холод, страх, сырость, холод, страх. Путаница мыслей, поначалу вращающихся без цели, вроде водоворота, затем сгущающихся, словно туманность. (Туманность, а разве я знаю такое слово?) Затем осознание: я существую. Живу. Никуда не лечу. Я в темноте. Где? Разве преисподняя может быть сырой? Колодец. Колодец? Ну да, я же в колодце! Я не упал, не разбился в аморфную массу, зацепился за что-то и повис… Нет. Скорее всего, я
Через мгновение вернулось прошлое. И последняя мысль, прежде чем меня поглотил мрак: Ну почему, вспоминая всех святых, я не падаю равномерно ускоренным движением? Sic! И теперь вспоминаю даже лучше – я летел, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать. Я летел и летел. Каждой своей клеточкой ожидая удара, чудовищной, раздирающей, окончательной боли; перелома костей, разрыва тканей… А вокруг меня клубились испарения, похожие на дым… Быть может, это благодаря ним я и потерял сознание, перед тем как долететь до дна? Или же, в результате этого опьянения мне казалось, будто бы я лечу все медленнее и медленнее. Все это не важно. Я жив! Я в колодце. Причем, не на дне. Тогда где же? С трудом я выдавил каплю слюны из пересохших уст. Меня ужасно тошнило, будто бы я прибыл не из тюремного подземелья, а с банкетом, на котором подали чрезвычайно много вина. Я сплюнул, ожидая всплеска. Ничего! Выходит, я находился далеко от дна. Все вокруг смердело; помимо затхлости, слышен был запах гниения, сероводорода и черт знает каких еще фекалий, лишь через какое-то время я сориентировался, что застрял на небольшой полке рядом с дырой, из которой сочились нечистоты…
Только сейчас меня охватил самый настоящий страх. Неужто я выжил только затем, чтобы умирать здесь долго и неблагородно? Неужто мне было уготовано чистилище на земле? Принимая во внимание время полета, а это я превосходно помнил, я должен был находиться ужасно далеко от поверхности. Даже ящерице сложно было бы выбраться отсюда. Тут через мысли проскочила отчаянная концепция: чтобы сократить свои страдания, выбраться из этого шлама и прыгнуть в штольню. Хорошо, так и сделаю! И тут же перед глазами встали сцены смерти Джованнины, Маркуса и Марии. И покорно склонившаяся перед крестом фигура идущего на смерть Антонио. Неизвестно почему, я подумал о Боге. О том самом, от которого я отрекся, отказался, вычеркнул из собственных мыслей, только мне так никогда и не удалось доказать, что Его нет. И вот тут появилась некрепкая мыслишка, что, может, в моем несчастье, в моем нынешнем подвешенном состоянии, была некая высшая цель. Что мне дан еще один шанс. Вы не поверите, но я, Альфредо Деросси, Il Cane, безбожный пес, перекрестился. Подвигнутый непонятным импульсом, я начал молиться, чувствуя, как нисходит на меня спокойствие… И случилось чудо. Луна, похоже, остановилась точнехонько над отверстием колодца, потому что холодный свет залил шахту. Блеснули неровно уложенные каменные кольца. Боже Всемогущий! Да от края сруба меня отделяло десятка полтора футов. Может, все это было иллюзией, сном? Вернулась чудовищная головная боль, месиво мыслей, бессвязные слова, образы, которых я никогда в своей жизни не видел.
Я стиснул зубы, повторяя сам себе: "Ты должен!". Я немного приподнялся, пытаясь одной рукой найти какой-нибудь выступ над собой. Только пальцы беспомощно скользили по сырым камням. Что же это за пытка: знать, что недалеко находится воздух, город, жизнь. И тут я нащупал крюк, вбитый в раствор. Я повис на нем; должен выдержать, подумал. Я высвободил ноги из шлама и подтянулся. Каким же я был ужасно слабым, неуклюжим. Мне мешало мое приличных размеров брюхо; я и не знал, что у меня выросло подобное на тюремном харче. Потом нашлась какая-то не совсем крепкая опора в виде дыры после выпавшего камня. А что дальше? И вновь оказалось, что мой ангел-хранитель заботится обо мне. Ведь только лишь я оторвал ногу от первого крюка, сразу нашел другой… И тут в голову мне пришла идея. Прижавшись к облицовке, словно муха к стеклу, я терпеливо стал раскачивать первый крюк, пока тот не остался у меня в руке, после чего сунул его себе в зубы и начал ощупывать стену, разыскивая что-нибудь, способное послужить мне в качестве молотка. Через какое-то время удалось найти выступающий из раствора камень. С помощью вытащенного крюка, его удалось извлечь. Теперь оставалось лишь одно. Забить крюк и подтянуться на нем. Вынуть второй… И da capo, al fine… (по-новой и до конца – ит.).
Уходили часы, но когда я схватился за каменную закраину и подтянулся, небо только-только начало розоветь.
Совершенно обессиленный, я свалился на мостовую. Меня начало рвать.
Ну что же! Блюю – значит, живу, - мелькнула мысль. Рядом с колодцем я увидал крышку, которую явно сняли на время казни, а потом – к моему счастью – на место не поставили. Я огляделся по сторонам. И тут же в окружавшем меня городе заметил странность. Площадь Плача, казалось, была подозрительно просторной и пустой. Неужели ее сразу же после казни убрали? Не было видно лавчонок, куч мусора, не чувствовал я запаха лошадей, дерьма
и мочи. Ни следа от водосточной канавы. Исчезли все торговые постройки между ратушей и собором, колокольню покрыли белой штукатуркой, да и сам купол на ней, весь покрытый патиной, как-то не походил на старый.Что произошло? Неужто у меня галлюцинации? Или это я сплю наяву? Тогда я повернул взгляд влево, к котлу, в котором варили фальшивомонетчиков. Но никакого котла не было. Вместо него вздымался высокий постамент, а на нем располагался памятник типа тех, которых во множестве можно встретить в Риме, вот только это был не напрягший все мышцы герой, но мужчина в старомодном кафтане, который много лет назад так любил носить дядюшка Бенни. Этот мужчина одной рукой прижимал к груди книгу, а во второй, поднятой вверх, держал масляную лампу в этрусском стиле. На голове у него была странная шляпа пастуха овец, а вот лицо – и более всего, окружавшая его испанская бородка – кого-то мне напоминала. Я подполз под постамент и прочитал надпись маюскулом [9] , выполненную из золотых букв:
9
Маюскул, маюскульное письмо (от лат. maiusculus — несколько больший) — алфавитное письмо, состоящее из прописных букв, то есть из букв, начертание которых располагается между двумя параллельными линиями. Маюскульным было древнее греческое и латинское эпиграфическое письмо.
АЛЬФРЕДО ДЕРОССИ "IL CANE"
МУЧЕНИКУ ПРОГРЕССА – ЧЕЛОВЕЧЕСТВО
Даже если бы небо упало на голову, это не произвело бы на мне большего впечатления. Я поднялся на ноги. Ну да, то был я. Изваянный где-то бездарно, но я. "Il Cane"! Только ведь я жил! Ну да, сейчас я был голым, грязным, пальцы содраны до крови, а на покрытом щетиной лице свернувшаяся кровь из глубокой раны на лбу.
Добрый Боже, да что же это со мной приключилось? Быть может, я в том колодце погрузился в некий сон или летаргию? Я лично был свидетелем того, как после вскрытия склепа в церкви Санта Мария дель Фрари, мы увидели труп некоего монаха, похороненного живьем. Ему удалось покинуть гроб и выползти по ступеням наверх, но вот каменную плиту ему приподнять уже не удалось. Но как долго я в колодце пребывал? Наверняка долго, раз мне успели возвести памятник. А может это некий переворот смел с трона Ипполито и его камарилью…
Я огляделся по сторонам. Площадь, похоже, обновили недавно, так как на всех стенах были видны следы свежей штукатурки. Возле самой колокольни цвели магнолии, за моим памятником тянулся газон и цветники. То есть, должно было пройти не меньше пары дней. Куда-то исчезли эшафот, виселица, жерди под головы преступников; колодец был окружен цепями, зато остались ступени для женщин-детоубийц. Вот только в месте давней двери светлел выход. Я направился к нему. Я же прекрасно знал, что увижу за ним: обрыв, дальше гора отбросов, луга над рекой, пристань… Высунул голову. И меня поразил свет. Как будто бы солнце посреди ночи направило свои лучи на старый город. Я отвернул голову. Видел залитые холодным светом надо мной собор и замок. Освещенные подобным образом, они создавали впечатление театральной декорации.
Ну а передо мной? Что это был за город? Над стиснутой каменным корсетом Фьюме дель Флори (Цветочная река – ит.) я увидал десятка с полтора Вавилонских Башен, достигавших неба, в которых было полно осветленных окон, словно бы там бушевал пожар; между ними, словно щупальца осьминога, вились освещенные улицы, переполненные повозками без лошадей, с горящими буркалами, движущихся со скоростью пантеры и невероятным грохотом. Повсюду пульсировали огни. Надписи, то загорающиеся, то тут же исчезающие… Названия, выполненные, похоже, на каком-то европейском языке, звучали странно и чуждо: "ГурбиКола", "Пицца Гранда", "Банко Анзельмиано"… Так где же, о Господи, я пробудился? Неужели преисподняя должна была выглядеть именно так?
Я стиснул веки. Раз, другой. Образ не исчезал. Нет, явно было необходимо быстро прийти в себя, собраться с мыслями, да просто умыться. Я подумал про реку. Неподалеку от террасы, на которую я вышел, были ярко освещенные ступени. Я побежал к ним. Но только лишь я на них запрыгнул, лестница ожила под ногами. Я испуганно вскрикнул, упал и покатился по ней кубарем, а ступени стекали, словно река, и под конец выплюнули меня на металлическую платформу. Со стонами, я попробовал подняться.
– Ну тебя и обработали, братан, - донесся до меня хриплый голос.
Я поднял голову и увидел нищего. Выглядел он привычно, хотя одет был странновато, в панталоны, словно бы предназначенные для верховой езды, и какой-то бурый, весь в заплатках, дублет; такой себе малюсенький, толстенький гном с совершенно лысой головой, с лицом, похожим на мордочку поросенка, покрытым, правда, седеющей щетиной. Воняло от него ужасно, но тоже привычно.
– Подняться можешь? – спросил он. – Ты поскорее, а то тут опасно. Эй, Рикко! – этот призыв был предназначен его товарищу, худому, словно щепка, мужчине, с копной волос до плеч, который чего-то выискивал в небольшом металлическом ящике, стоявшем в паре шагов.