Пёс

Отдал?

Через несколько месяцев Барклай бегло говорил и выучился читать, во многом благодаря Беренике и королеве, искренне привязавшейся к нему. Они, добродушно посмеиваясь над его выходками, возились с ним, пока короля занимали государственные дела. Лицо его постепенно оживало, оттаивало под лучами их ласки. Манера вскидывать голову и держаться с независимым видом, которую он перенял у короля, очень шла ему. И неожиданно оказалось, что он хорош собой. Смуглый, крепкий, с живыми ореховыми глазами, он резко отличался от высоких и светлокожих жителей королевства. А удивительные белые волосы, которые он упорно отказывался стричь, придавали ему какой-то шарм. Когда же он научился улыбаться, а не скалиться, придворные дамы начали посматривать на него с любопытством.

Глядя на этого добродушного, живого человека трудно было даже представить, что он — такой не с рождения. Общество постепенно принимало его, тем более что король все более благоволил к нему: сажал за один стол с собой или самолично обучал верховой езде.

Впервые увидев библиотеку, Барклай тихонько взвыл, и с тех пор его перестали замечать в различных уголках замка, которые он раньше неутомимо обегал по несколько раз за день. Он осунулся, похудел, черные тени залегли под глазами — оказалось, что быть человеком означает не только есть, скакать на лошадях и веселиться. Король вызвал нескольких ученых и приставил к своему любимцу, однако, свободное от учебы время тот все равно проводил в библиотеке.

Свита донимала королевскую семью расспросами, но те только загадочно отмалчивались.

Прошел год. История Баркли постепенно забылась, известий из дворца теперь уже ждали по другому поводу — королева была на сносях.

Береника часто встречалась с Барклаем. Они гуляли в лесу, в котором он не раз сопровождал ее прежде. Теперь же они спорили, нередко до хрипоты, над очередной проблемой, вычитанной им в очередной книге. Принцесса была для него прекрасной собеседницей — с юного возраста по вине судьбы став парией, она, как и он сейчас, скрывалась под темными сводами библиотеки, где, окунаясь в прекрасный мир книжных грез, забывала о своих обидах.

Она с некоторой оторопью обнаружила в нем недюжинный ум, но потом привыкла к этому так же, как привыкла к мысли, что он когда-то был псом.

Пока королева могла подолгу гулять, она ходила с ними, с интересом слушая их и с грустью убеждаясь, что сказать ей нечего. Образование небогатой дворянки не дотягивало до высот материй, обсуждаемых ими. Однако она не сердилась — любовь мужа, крепнувшая с каждым днем, почтение двора, которого она все-таки добилась, и бьющаяся под сердцем новая жизнь делали ее совершенно счастливой.

Звездной октябрьской ночью королева родила младенца — как и предсказывали астрологи — мужского пола, принца с ясными глазами матери и упрямым подбородком отца, в котором и родители и новоиспеченная тетя не чаяли души. В честь его первого дня рождения устроили пышное празднество. Зажгли все люстры и выкатили все бочки с вином, какие нашлись в погребах. Выстроившись в длинную очередь, придворные подносили подарки счастливым родителям. Седой дворецкий громко объявлял их имена помолодевшим от радости голосом. В изголовье кроватки, увенчанном золотой короной, сидела Береника, и взгляд ее, направленный на младенца, почти не туманился грустью. Внезапная тишина отвлекла ее от нежных дум. Она подняла голову и увидела, что все взгляды направлены в одну сторону. Дворецкий растерянно оглядывался. Позади него, одетый в простой черный камзол, с длинными волосами, перехваченными кожаным шнуром, стоял, скрестив руки на груди, Барклай.

Молчание затягивалось. Король нахмурился. Барклай спокойно оглядывался. Старик-дворецкий наконец придумал, что следует сказать:

— Барклай, слуга его величества! — облегченно объявил он.

Названный вышел вперед, под шепот и аханье свиты прошел к трону и опустился перед королем на одно колено. Король приветливо кивнул ему.

— Я пришел, чтобы поздравить Ваши величества с рождением наследника, — сказал он и его голос, глубокий и звучный, гулко разнесся по залу. — Я обязан тебе всем, мой король, у меня нет ничего своего и мне нечего подарить твоему сыну, кроме своей жизни. Так позволь мне посвятить ее ему, позволь стать его тенью, и я буду охранять его также верно, как и служить тебе.

С глубоким волнением король поднялся и, спустившись с тронного возвышения, положил руку ему на плечо.

— Встань, — приказал он, — я принимаю твой подарок. Ты станешь главным воспитателем принца с того времени, как ему исполнится три года. Пусть мать прежде наиграется с ним, — тихо добавил он, глядя в глаза друга. — Мне сообщили, что ты с честью постиг тяжкие науки. Но я хочу, чтобы ты овладел еще одним искусством — искусством воина.

Барклай склонил голову.

— Я понимаю, мой король, — так же тихо ответил он. — Чтобы охранять наследника мало собачьей преданности…

— …Преданности друга! — поправил король и повысил голос. — Благодарю тебя, ты можешь идти.

Барклай низко поклонился и смешался с толпой придворных.

Сначала его сторонились. Но потом живой характер и редкое остроумие привлекло к нему доброжелательное внимание. Со своего возвышения король со скрытой усмешкой наблюдал, как становится душой общества его бывший охотничий пес.

Бал растянулся далеко за полночь. Когда смех стал особенно громок, а беседы фривольнее, Береника покинула залу. Ей всегда становилось грустно на праздниках и, хотя она с честью несла груз своего уродства, в такие минуты он давил на сердце непосильной тяжестью. Она могла не бояться, что кто-нибудь заметит ее отсутствие — даже брат был слишком счастлив сегодня, чтобы вспоминать о ней. Кутаясь в шаль, она поднялась на смотровую площадку башни. Холодное осеннее небо раскинулось над головой крыльями ночной птицы. Далекие звезды были так же безжалостны, как и люди внизу.

— Вы сердитесь на них, принцесса? — услышала Береника и, испуганно оглянувшись, увидела Барклая, протягивающего ей плащ, подбитый мехом. — Возьмите, вы замерзните.

Она благодарно закуталась в толстую ткань. Барклай встал рядом, опершись о парапет.

— Жизнь несправедлива! — грустно сказал он. — Все, о чем я читал, оказалось другим. Я сейчас общался с людьми и понял вдруг, что на самом деле они гораздо хуже. Они алчны, поверхностны, эгоистичны. Подобные вам и вашему брату встречаются реже жемчужин в раковинах…

— Это вы несправедливы к ним, а не жизнь, — мягко перебила принцесса. — Не ждите от людей божьего величия. Они живут своей судьбою — человеческой, простой и неказистой, а не судьбой книжных героев. Они люди, Барклай, и каждый несет свой крест. — Она, задумавшись, присела на скамейку. — Да, свой крест. Это вы поверхностны в своих суждениях, друг мой. Пока человек жив, в нем можно отыскать хотя бы крупинку добра, но это тяжкий труд!

Пока она говорила, Барклай уселся на пол, привалившись спиной к парапету, и теперь молча смотрел не нее, словно видел впервые.

— Вам очень больно? — неожиданно спросил он.

Она вздрогнула, словно от удара, губы ее гневно сжались, но он вдруг, как раньше, когда еще был дворнягой, доверчиво положил свою голову ей на колени. И в этом жесте не было ничего, кроме бесконечной нежности и преданности.

— Я никому больше не позволю обидеть вас! — прошептал он. — Никогда.

Дрожащими пальцами она коснулась его волос. И закинув бледное лицо к небу, молча вопрошала равнодушные звезды о том, что мукой рвало сейчас на части ее сердце.