Пещера Лейхтвейса. Том первый

Наконец они дошли до самого низу.

Генерал остановился перед железной дверью, похожей на дверь шкафа, в котором скряга хранит свои драгоценности.

— Соберитесь с духом, графиня, — шепнул генерал. — Зрелище старика там наверху ничто в сравнении с тем, что вы увидите здесь.

Он вставил ключ в замок и отворил дверь. Показалась железная решетка, за которой стоял непроницаемый мрак.

— Поднимись сюда, обитатель железной клетки! — крикнул генерал вниз. — Тебя хотят видеть и говорить с тобой.

В мрачной могиле что-то зашевелилось. По ступенькам какой-то лестницы снизу поднялся ужасный призрак. Свет фонаря озарил его.

Это был худой, как скелет, полунагой молодой человек. Бледное лицо его с огромными черными глазами было окаймлено длинной, растрепанной бородой. Иссиня-черные волосы длинными прядями ниспадали на голые, костлявые плечи несчастного. Пальцы его были скрючены и ногти впивались в ладони. И все же бледное лицо его было полно своеобразной прелести и имело печальное выражение, полное благородного гнева и самоуверенной гордости.

Он схватился за решетку и глухим голосом сказал:

— Наконец-то вы явились, чтобы извлечь меня из этой могилы к свету! Неужели, наконец, настал час освобождения… Кто желает меня видеть?

— Я, — твердым голосом произнесла графиня Батьяни.

В ночной тишине раздался душераздирающий крик. Несчастный узник протянул сквозь решетку свои исхудалые руки и разрыдался.

— Наконец-то ты явилась, мать! — воскликнул он. — Господь Бог смягчил твое сердце, и ты готова признать своего родного сына, выгнав того обманщика, который похитил у меня твою любовь.

— Обманщик — ты! — резко произнесла графиня. — Ты оспариваешь права моего законного сына Сандора. Авантюрист, негодяй, безумец! Неужели ты еще не убедился в том, что твои наглые домогательства ни к чему не приведут и что тебе остается только просить прощения у меня и моего сына?

Несчастный испустил крик, полный отчаяния и тоски. Но прежде чем он успел ответить, графиня продолжила:

— Готов ли ты подписать бумагу, в которой признаешь свой обман и раскаиваешься в нем? Согласен ли ты подписать документ, которым ты сознаешься в том, что воспитавшая тебя прислуга подговорила тебя явиться ко мне и заявить, будто ты мой сын, и потребовать выдачи состояния семьи Батьяни? Если ты согласишься на это, то я велю отправить тебя в Америку, где ты и проведешь на свободе остаток твоей жизни, причем готова даже выплачивать тебе маленькую пенсию.

В ответ на это раздался пронзительный, ужасный хохот.

— И ты зовешься матерью! — кричал пленник, сжимая кулаки. — Ты родила ребенка, а теперь отрекаешься от него и хочешь его скорой смерти! Будь проклята, жестокосердная женщина, попирающая ногами законы природы! Гиена и та кормит своих детей и защищает их от врагов. Даже крокодил жертвует собой, чтобы спасти своих детенышей. А ты, графиня Батьяни, ты убиваешь своего сына, отпрыска твоего кратковременного брака с законным супругом. И делаешь ты это в угоду другому своему сыну, незаконнорожденному, явившемуся плодом греха твоего с бродячим цыганом. За ним хочешь ты закрепить состояние графов Батьяни. Ты — любовница цыгана. Я понимаю твои расчеты, но я скорее сгнию в этой могиле или действительно сделаюсь сумасшедшим, чем отдам другому свои священные права. Граф Сандор Батьяни — это я, а тот другой, которого ты вырастила вместо меня, только сын грязного цыгана-бродяги Лайоша, который по приказанию моего отца был избит до полусмерти, когда его нашли.

Графиня дрожала всем телом и еле держалась на ногах.

— Не верьте ему, генерал, — с трудом проговорила она. — Он безумец, и его устами говорит сам Сатана. Я никогда не нарушала супружеской верности. Я женщина набожная, все знают это.

— Да, ты набожная женщина! — насмешливо воскликнул несчастный. — В церкви ты ползаешь на коленях и произносишь покаянные молитвы. А в спальне своей ты предаешься разврату и порокам. Ты послушная марионетка в руках иезуитов, которые сумели воспользоваться твоей слабостью к цыгану Лайошу… И все-таки я готов простить тебе все, — добавил он мягким голосом сквозь слезы, — несмотря на все пережитые мною страдания и ужасы, я готов служить тебе опорой в твоей старости и никогда ни в чем не упрекну тебя. Но только дай восторжествовать правде и освободи своего сына из этой ямы.

— Подпиши бумагу! — безжалостно произнесла графиня.

— Никогда! — воскликнул несчастный узник. — Я требую своих прав! Горе тебе, бессердечная мать, горе твоим сообщникам, если мне только когда-нибудь удастся выйти на свободу и вернуться на свет Божий. Тогда тебя и твоего мерзавца, который выдает себя за графа, постигнет моя месть, которой не было еще равной на свете. Я открою темницу, в которой томятся несчастные, пытаемые тобою люди. Я расскажу всему миру о том, что дом для умалишенных в Чегедине есть дом пыток, ужаснее которого не было даже во время испанской инквизиции.

— Негодяй! — хрипло прошипел генерал. — Ты нам не опасен! Ты издохнешь в своей железной клетке и тщетно ты будешь молить о капле воды, когда настанет твой последний час.

Прежде чем несчастный успел посторониться, генерал набалдашником своего бича нанес ему удар по лбу. Кровь пленника брызнула за решетку, и с глухим криком сын родной своей матери упал на пол мрачной темницы. Генерал захлопнул железную дверь и взял графиню под руку.

— Надо его отравить, — проскрежетал он сквозь зубы, поднимаясь по винтовой лестнице вместе со своей спутницей. — Мертвецы проболтаться не могут, графиня, и потому они никому не страшны.

— Нет, он не должен умереть, — торопливо проговорила графиня. — Он мне нужен для острастки того… другого.

— Понимаю, — проворчал генерал, — граф Сандор Батьяни причиняет вам много хлопот.

— Он неблагодарный! — злобно воскликнула графиня. — Для него я пожертвовала всем и слишком показала ему, что люблю его. Теперь он охотнее всего бы убил меня, чтобы как можно скорее завладеть состоянием рода Батьяни. Но я ему написала, что не дам больше ни гроша. Довольно он меня уже грабил.

На лице графини появилось выражение страха скряги, окруженного богатствами и жалующегося тем не менее, что ему придется умереть с голоду.

В течение получаса в подвале дома для умалишенных, там, где была расположена железная клетка, царила глубокая тишина и непроницаемый мрак. Но вдруг за одной из колонн под лестницей блеснул огонек. Луч света потайного фонаря упал на закрытую дверь.

Из темной ниши вышла какая-то фигура и, наклонившись вперед, направилась к двери. Это был стройный молодой человек во всем черном и со значком врача дома умалишенных. Молодое, серьезное лицо его было окаймлено коротко остриженными темными волосами.

Если бы тут находился доктор Медельский, он с изумлением узнал бы в лице незнакомца с фонарем молодого врача, доктора Лазара, того самого, который лишь за несколько месяцев до этого прибыл сюда из Вены и который казался старому врачу опасным вследствие своих либеральных взглядов.

Доктор Лазар прислушался, чтобы удостовериться, что никто за ним не следит. Потом он быстро подошел к железной двери и дрожащей рукой вставил в замок вычурной формы ключ.

— Слава Богу, — прошептал он, — ключ подходит. Значит, я не напрасно работал все эти ночи. Дверь открывается.