Пещера Лейхтвейса. Том первый

С этими словами он отвернул полу кафтана и показал мешок.

— Что это?! — загремел офицер. — Показывай сейчас, что у тебя в мешке. Бьюсь об заклад, что в нем краденые вещи.

Илиас Финкель побледнел. Из глубины души поднялось предчувствие чего-то недоброго. Старик увидел перед собой бездну… Он падал в яму, вырытую им для другого.

— Ну! Что же ты! — нетерпеливо воскликнул офицер. — Долго ты будешь ослушиваться моих приказаний?

С этими словами он плашмя ударил еврея шпагой по спине. Но Финкель не мог исполнить требования — руки его тряслись как в лихорадке.

Батьяни быстро вырвал мешок из рук старика, а рыжеволосый Иост, присоединившийся к шествию, разрезал ножом веревку. Офицер нагнулся, выхватил из мешка содержимое и… чуть не выронил его из рук. В руках его был обезображенный труп младенца! При свете масляного фонаря, под которым все пятеро в эту минуту стояли, можно было ясно видеть, что маленькое тельце сплошь залито кровью, к жидким волосикам пристал вытекший из черепа мозг, а ручки и ножки судорожно скрючены.

Офицер бросился к Финкелю и схватил его за шиворот.

— Ты убил ребенка! — с негодованием воскликнул он. — Говори! Чей это ребенок? С какой целью ты убил его?

— Помогите, — захрипел Финкель. — Он задушит меня. Пустите: я все, все расскажу.

Окна домов начали растворяться. Полусонные обитатели Франкфурта-на-Майне, пробужденные криками еврея, высовывались полуодетыми из-за наскоро распахнутых ставен.

— Убийство! Еврей Илиас Финкель убил ребенка! — кричал Батьяни.

Голос его разносился далеко по пустынным улицам города. Крики подняли население на ноги. Из всех дверей выходили жители города, и скоро вокруг Батьяни, Финкеля, Иоста, офицера и Риго собралась громадная толпа народа.

— Вот, смотрите, граждане Франкфурта! — кричал Батьяни. — Вот ребенок, которого убил жид!

И он показывал на обезображенное тельце малютки.

— Слушайте, слушайте же! — захлебывался Финкель, весь дрожа от страха при виде всех этих враждебно настроенных людей. — Слушайте! Я скажу вам правду, одну правду.

Наступила могильная тишина — все хотели услышать оправдания старика.

— Ну, говори, жид, — грубо обратился к нему офицер. — Только не вздумай запираться. Труп еще не совсем окоченел — убийство совершено не более часа тому назад. Чей это ребенок?

Финкель бросил ядовитый взгляд на стоявшего немного в отдалении Батьяни и прошипел злорадно:

— Ребенок этот графа Сандора Батьяни. Он соблазнил мою дочь, и она родила ему вот этого ребенка.

Батьяни вздрогнул… Кровь бросилась ему в лицо, когда он услышал это справедливое обвинение, но негодяй скоро оправился и, хватаясь за эфес шпаги, с хорошо разыгранным возмущением произнес:

— Мерзавец! Ты осмеливаешься клеветать на меня, графа Батьяни! Осмеливаешься утверждать, что я унизился до связи с какой-то жидовкой. Он врет, граждане, нагло врет!

— Где твоя дочь? — обратился к Финкелю офицер. — Хотя она такая же жидовка, может быть, у нее осталось немного стыда и она не соврет. Пусть она явится сюда и подтвердит, что граф Батьяни находился с нею в любовной связи.

— Ведите сюда еврейку, — загудела толпа. — Она не соврет — она честная девушка, лучшая из всего Гетто.

— Моей дочери у меня нет, — проговорил старик. — Я не знаю, где она теперь.

Раздался насмешливый хохот Батьяни.

— Смотрите, пожалуйста, — заговорил негодяй. — Важная свидетельница внезапно исчезла. Твоя басня, жид, слишком прозрачна. Выдумай что-нибудь поумнее. Нет! Я скажу за тебя, откуда этот несчастный ребенок. У вас, жидов, есть книга Талмуд. В этом Талмуде заключены ваши обрядовые законы. И вот один из них гласит, что для успешного празднования вашей жидовской Пасхи необходимо убить христианское дитя и в его крови вымыть руки. Ты был командирован своими единоверцами раздобыть ребенка, и ты выполнил прекрасно возложенное на тебя поручение. Ты шел уже домой, когда попал на глаза офицеру. Вот как обстоит дело, проклятый убийца.

Финкель похолодел от ужаса. Он прекрасно знал, что гнусная, бессмысленная сказка об употреблении евреями христианской крови принимается простым народом всегда за истину; он знал, несчастный еврей, что многие христиане пользуются ею тогда, когда захотят не отдать долга еврею… Тогда, по доносу такого мерзавца, хватали ни в чем не повинного кредитора и приговаривали его к смерти. Ужасное, дикое, но всегда приносящее свои плоды обвинение.

Вот и теперь: толпа всколыхнулась… Секунда… другая… И стадо баранов, именуемых «толпою», разразилось восклицаниями: «Жиды убили ребенка! Они пьют нашу кровь! Они празднуют Пасху! Смерть жидам! Туда, в Гетто! Бить жидов! Жечь их дома!» И толпа кинулась было бежать в еврейский квартал, но тут выступил на сцену снова Батьяни, сам испугавшийся действия своих слов.

— Друзья мои! — стараясь покрыть поднявшийся рев хищных зверей, закричал он. — Жиды не избегнут заслуженного наказания, но раньше пусть суд выудит признание у этого убийцы.

— На пытку жида! — заревела толпа. — На пытку! Пусть жид говорит!

Не было в этот момент среди этих тысяч народа лица, на которое не было бы противно смотреть… Это были не люди. Нет! Это были дьяволы, радующиеся гибели человеческой души. Страшно становилось за человеческую душу, страшно в такие минуты. Сотни рук протянулись к Финкелю, и не будь подле офицера, толпа разорвала бы его на части.

Пятеро мужчин, сопровождаемые толпою, дошли наконец до здания суда, мрачно возвышавшегося на базарной площади… Толпа по дороге пополнялась все новыми и новыми жителями, так что когда они остановились около здания суда, количество людей достигло нескольких тысяч.

Разбудили мирно спавших судей.

Пока те одевались, гонец поскакал за палачом, Мартином Фуксом.

Финкеля поместили в «комнате пыток», один вид которой способен был привести в ужас человека с самыми крепкими нервами. Здесь было собрано все то, что изобрел извращенный человеческий ум для того, чтобы мучить себе подобных. Все оснащение прирожденных палачей — католических монахов, весь ассортимент пыток кровавой и мрачной инквизиции был здесь налицо. Посреди комнаты стоял стол, покрытый черным сукном. За ним заняли места семь судей. Против стола стоял Финкель под надзором двух стражей и свидетели: Батьяни, Иост и офицер. Несколько поодаль возился со своими отвратительными инструментами палач. Труп ребенка лежал на маленьком столике.

Начался допрос. Финкель клялся, что он невинен… В сотый раз рассказывал он историю совращения его дочери, утверждая, что граф сам убил ребенка, желая отделаться от незаконного сына. У судей его слова не вызывали никакой веры.

— Где твоя дочь? — спрашивали они. — Отчего она не является сюда, чтобы защитить тебя и подтвердить твои показания?

На этот вопрос Финкель не мог ответить. Он клялся, что не знает, где его дочь, и это было единственное правдивое его показание.

Наконец председатель суда поднялся со своего места.

— Илиас Финкель, — торжественно произнес он. — Брось свою ложь, обратись к истине. Расскажи, как ты убил ребенка и кто были твои пособники?

— Клянусь Богом, — прокричал Финкель, — я сказал правду, одну только правду! Я невиновен, почтенные судьи, совершенно невиновен. Ребенка убил граф Батьяни!

— А я утверждаю, — раздался голос графа, — что жид убил ребенка по поручению своих единоверцев, которым их проклятый Талмуд предписывает употреблять христианскую кровь во время празднования Пасхи. Для этого и только для этого был убит несчастный малютка, родителей которого мы еще не знаем. Может быть, младенец закричал в то время, как его похищали, и жиды, испугавшись преследования, раздробили ему череп. Судьи города Франкфурта, — продолжал с театральным пафосом негодяй, — во имя спокойствия граждан, во имя человечности, во имя нашей веры, во имя справедливости, служить которой вы призваны, требую я, чтобы жид был подвергнут пытке. Только тогда скажет он правду.