Пещера Лейхтвейса. Том третий

Молодая вдова вздрогнула. Мороз пробежал у нее по коже. Итак, убийство рыжего Иоста не осталось тайной. Существовал человек, который знал убийцу, и с этим человеком Ганнеле находилась теперь одна в доме. Она не выдержала гневного взгляда Франца и низко опустила голову. Противоречить ему у нее не хватило сил.

— Да, Ганнеле, — скорее участливо, чем гневно, продолжал Франц, — ты лишилась лучшего своего достояния — спокойной совести, чистоты сердца. И лишилась ты ее навеки. Теперь ты еще находишь забвение в греховной любви, ты еще заглушаешь голос совести в ласках своего любовника. Но спрашивала ли ты себя, что ты будешь делать тогда, когда пройдет этот чад, в тот день, когда ты очнешься от забвения, когда ты придешь в себя? В тот день ты с ужасом отшатнешься от самой себя, так как на челе своем увидишь страшное клеймо, клеймо, которое Господь накладывает на всякого, кто пролил кровь ближнего своего. Впервые им был заклеймлен Каин, первый убийца, тот Каин, который убил родного брата своего, Авеля. Начиная с этой минуты ты лишишься покоя и мира. Ты погибнешь в горе и отчаянии и готова будешь пожертвовать всем, лишь бы вернуть прошлое. Но будет уже поздно, ибо Господь дал начало и конец всему, за исключением одного — дел человека. То, что свершилось, не может не существовать. В сердце твоем зародится раскаяние, оно будет мучить тебе мозг, оно перейдет в умоисступление, ты сама себя потеряешь, ты будешь блуждать по свету, гонимая муками совести, пока не скончаешься где-нибудь на большой дороге, вдали от родины. Или же ты предпочтешь сама отдать себя в руки карающего правосудия, и тогда своей кровью, пролитой на плахе, ты искупишь свою тяжкую вину.

Ганнеле пронзительно вскрикнула и бросилась к ногам Франца.

— Спаси меня, — произнесла она сквозь слезы. — Дай мне возможность избегнуть этих мучений. Да, ты прав. Уже теперь, лишь несколько месяцев после совершения преступления, я чувствую угрызения совести и в длинные, бессонные ночи проливаю горючие слезы, не находя себе покоя.

— В бессонные ночи? — с непривычной насмешкой возразил Франц. — Лжешь, Ганнеле! Ты не говори о тех ночах, когда у тебя бывает твой любовник, когда ты бросаешь к его ногам свою женскую честь.

— А если бы даже и так? — вскрикнула Ганнеле, уязвленная до глубины души упреком Франца. — Да, я не скрываю, я проводила ночи с ним. Я отдалась Отто, не будучи его женой, я стала его любовницей, как ты говоришь. Но я спокойно выслушаю твои упреки, так как я не стыжусь своей любви. Я люблю Отто, люблю больше жизни, и я давно сошла бы с ума, если бы в его объятиях не находила забвения.

— А я тебе говорю, — крикнул Франц, — что наступит время и ты возненавидишь того, кого ты сегодня боготворишь, ибо любовь, которая зиждется на крови, не может быть прочна. Однако довольно нам спорить. Мы с тобой во взглядах все равно не сойдемся. Я явился сюда, чтобы предложить тебе мои условия.

— Какие условия?

— Неужели ты не знаешь, какая тебе угрожает опасность?

— Кто же может быть опасен?

— Я. Так как я намерен донести об этом убийстве, выставить тебя убийцей твоего мужа.

Ганнеле дико вскрикнула и отшатнулась. Она упала бы, если бы не удержалась рукой за спинку кресла. В безмолвном ужасе смотрела она на Франца. Она ожидала от него всего, но только не этого. Неужели Франц, ее давнишний лучший друг, любивший ее больше самого себя, Франц, который ненавидел грубость и насилие и за всю свою жизнь не причинил никому ни малейшего зла, — неужели этот самый Франц был способен донести на нее и предать суду свою любимую, боготворимую Ганнеле?

Широко открытыми от недоумения глазами смотрела она на него.

— Да, ты поняла меня! — хриплым голосом воскликнул Франц. — Повторяю еще раз, что предам тебя суду, если ты не примешь всех моих условий. Я знаю хорошо, что у тебя на уме. Ты собираешься устроить завтра большое пиршество по случаю твоего отъезда из нашего края. Ты говорила об этом всем и каждому, и все тебе поверили. Один я не поверил тебе, так как хорошо знаю, что должно означать это пиршество.

Франц подошел вплотную к Ганнеле, схватил за руку и заставил ее поднять глаза.

— Завтра, а лучше говоря, сегодня, так как полночь уже прошла, — состоится твоя свадьба с Отто Резике, сообщником Лейхтвейса. Ты хочешь устроить в последний раз пиршество в доме того человека, которого ты вовремя убрала с дороги. А когда празднество дойдет до своего апогея и когда все гости будут пьяны, за тобой придут и уведут тебя туда, где живет Лейхтвейс, в такое место, которое неизвестно мне, но зато отлично известно тебе. Там вас будет ожидать брачное ложе. И никогда ты больше не вернешься в среду порядочных людей, а уподобишься графине Лоре, которая последовала за разбойником, покинув родной замок, с той лишь разницей, что руки Лоры не запачканы в крови.

— Ты знаешь все, — простонала Ганнеле, — тебе известно все! Я погибла!

— Нет, не погибла, — воскликнул Франц, — если только примешь мои условия! Я уже говорил тебе, что решил сегодня же ночью отправиться в Висбаден, чтобы сообщить судебному следователю Преториусу о твоей причастности к убийству мужа. Но я готов указать тебе путь, чтобы избегнуть гибели. Немедленно собери самые необходимые пожитки и уйди из дома вместе со мной. Я уведу тебя отсюда, и ты начнешь новую жизнь там, где никто не знает ни тебя, ни твоего прошлого. Я буду защищать тебя от невзгод и нужды. Но не беспокойся, я не буду говорить тебе о своей любви. Той Ганнеле, которую я некогда любил, за которую я с радостью отдал бы жизнь, — ее уже больше нет, я не вижу ее. Теперешняя Ганнеле не может внушить мне тех чувств, какие внушала мне девушка, которую я оплакиваю, как покойницу. Нет, Ганнеле, я буду лишь братом твоим и другом, честным другом. Поэтому не медли и доверься мне. А я клянусь, что тебе в этом раскаиваться не придется. Ты должна очистить свою душу, и со временем тебе простится твой грех. Пойдем же без промедления. Этим ты спасешь не только себя, но и того, кого ты все еще любишь, так как если я донесу суду, то погибнешь не только ты, но и разбойник Лейхтвейс со всеми своими приверженцами.

У Ганнеле голова закружилась. Она почувствовала себя на краю пропасти: один необдуманный шаг — и она немедленно погибнет. Во взгляде Франца она прочла непоколебимое решение. Она знала, что этот обычно добродушный и безобидный калека исполнит свою угрозу. Те люди, которые в течение всей своей жизни терпят и сносят обиды, становятся неумолимы, когда приходит конец их терпению. Ганнеле лихорадочно думала о том, как бы предотвратить опасность. Вдруг у нее мелькнула мысль, которую она сначала отогнала, считая ее подлой и ужасной, но потом снова задумалась над ней и ухватилась за нее, как утопающий хватается за соломинку.

— Решай же, — торопил Франц, — мы должны уйти отсюда сегодня ночью, завтра уже будет поздно. Ты не должна видеться с Отто, иначе твои благие намерения будут поколеблены. Если ты дорожишь собою, то ты уйдешь отсюда вместе со мной.

— Неужели я никогда больше не увижу Отто? — проговорила она.

— Никогда. У тебя нет и не должно быть ничего общего с убийцей. Именно от него-то я и хочу предохранить тебя. Отсрочки я дать тебе не могу и не хочу.

Казалось, в душе Ганнеле происходила сильная борьба: она прижала руки к волнующейся груди, подняла глаза к Небу, как бы ожидая спасения от светозарных ангелов, с которыми давно уже прервала всякое общение. С тех пор, как она отдалась Отто и дала свое согласие на убийство мужа, она уже и не молилась, не ходила к исповеди, а если и бывала в церкви, то лишь для виду и по привычке.

— Скорее! Каждая минута дорога, — торопил ее Франц. — Иди со мной или оставайся. Но предупреждаю, если ты останешься, то завтра же будешь арестована, а вместе с тобой и твой любовник со всеми своими приятелями и Лейхтвейсом в том числе.

Ганнеле в бессилии опустила руки.

— Изволь, — произнесла она. — Я сознаю, что должна покориться тебе. Уведи меня отсюда, а я… я постараюсь забыть моего возлюбленного.

— Сам Господь надоумил тебя! — восторженно воскликнул Франц. — Ты убедишься, Ганнеле, что тебе никогда не придется пожалеть о принятом тобою решении.

— Хорошо, я приготовлю все, что нужно, — слабым голосом проговорила Ганнеле, — но предварительно я спущусь в погреб за маленьким чемоданчиком.

— К чему? — возразил Франц. — Свяжи в узелок платье и немного белья, а все, чего не будет хватать, мы приобретем там, где мы скоро будем с тобой.

— Нет, не в том дело, — ответила Ганнеле. — В этом чемодане хранится все мое состояние наличными деньгами.

— Это другое дело. Что ж, тогда пойдем за этим чемоданом.

— Как? Разве ты тоже пойдешь со мной?