Пещера мечты. Пещера судьбы
Шрифт:
… ибо не ведают, что творят
Есть спелеология любительская, связанная с исследованием пещер, а есть профессиональная, тем или иным боком связанная с их освоением. Пещеры представляют интерес для многих ведомств и коммерческих организаций — здесь и туристические возможности, и питьевое водоснабжение, и гражданская оборона. Гораздо реже, но встречается и чисто научный интерес организаций, имеющих финансирование. Многие спелеологи-любители лелеют тайную мечту превратиться со временем в профессионалов, пребывая в блаженной уверенности, что при этом будут заниматься чистыми исследованиями, в то же время приносящими некоторый доход. В этом нет ничего удивительного: все спелеологи — романтики по определению. И, как все романтики, глубоко заблуждаются в понимании некоторых особенностей
Если не считать школьных и студенческих упражнений в катакомбах Подмосковья и нескольких вылазок в настоящие пещеры, что было чистой романтикой и не имело никакого отношения к исследованиям, моя спелеологическая карьера продвигалась обратным путем — из профессионалов в любители. При этом профессиональная спелеология в моем случае предстала, пожалуй, в наиболее мерзкой своей ипостаси. История разрушения величайших памятников природы — пещер Кугитанга происходила у меня на глазах, и даже с некоторым моим участием. К счастью, тогда были известны только небольшие части пещер и пострадали только они. История их спасения и сохранения, ставшая одним из главных достижений отечественной любительской спелеологии двадцатого века, также прошла у меня на глазах и с моим участием и была неразрывно связана с моим переходом из профессионалов в любители.
Когда я, как часто бывает у всех романтиков, пришел к идее поднабраться самостоятельности, поработав годик-другой в достаточно оторванной от мира экспедиции, мне предложили производственную экспедицию «Памиркварцсамоцветы», специализирующуюся по поискам, разведке и добыче пьезокварца и камнесамоцветного сырья на Памире и в некоторых прилегающих районах Средней Азии. Великолепные дикие горы, маленькие мобильные отряды, маленькие участки, полевой сезон 8-10 месяцев в году — словом, то, что нужно. Через месяц после устройства туда определилось, что мне преимущественно придется работать на Карлюкском месторождении мраморного оникса. Мраморный оникс — это полосчатый кальцит, довольно дешевый поделочный и облицовочный камень. Дешевый он из-за своей мягкости — царапается чуть ли не чем угодно, а так весьма и весьма красивый. В пещерах им сложена большая часть натечных кор, сталактитов и сталагмитов. Вместе с тем основная часть промышленных месторождений мраморного оникса с пещерами никак не связана — он часто выполняет трещины и полости в известняках, и даже в вулканических породах.
Про Карлюкское месторождение я тоже к тому времени читал и слышал, и потому согласился на этот вариант с тем большей радостью. Одна из лучших вышедших в нашей стране книг про пещеры — «С фотоаппаратом под землей» Танасийчука, которой, несмотря на ее наивность, зачитывались все, была чуть ли не наполовину посвящена фантастической по своей красоте и необычности Карлюкской пещере, и там отмечалось, что ее входная воронка вскрывала жилы мраморного оникса, послужившие сырьем для отделки некоторых помещений в древних мавзолеях Узбекистана. С точки зрения геологии все, что там было написано как о пещере, так и о месторождении, было полной ахинеей — автор не был геологом даже в первом приближении, но это только подогревало мой интерес — все-таки, на какие-то данные он должен был опираться. Не только мой — в Москве многие как новички в спелеологии, так и опытные спелеологи, слышали про Карлюк и мечтали там побывать, но я не знал никого, кому бы это удалось. И вот я оказался именно там, причем имея достаточно времени, чтобы увидеть все и понять многое.
Конечно, пещеры оказались хоть и в высшей степени необычными, но они были все-таки нормальными карстовыми пещерами, а не «зияющими щелями в некарстующихся гранитах», как об этом писал Танасийчук. И мраморный оникс, про который писал Танасийчук, был не во входной воронке, а в глубине пещеры, и это были никакие не выходы жил, а обычные натечные коры. И даже название «Карлюкская пещера», как оказалось, было неверным — пещер в районе Карлюка просто много, и та, о которой писал Танасийчук, называлась Хашм-Ойик (или Хаши-Муюк — однозначной транслитерации с тюркских языков на русский нет, и одни и те же географические названия в различных русских источниках пишутся по-разному).
Весь мраморный оникс в окрестностях имел исключительно пещерное происхождение. То есть то, чем мы собирались там заниматься (точнее, я, потому что участок уже существовал и действовал и без меня), было тем самым грабежом пещер, который порицается во всех спелеологических кругах, и даже в абсолютном большинстве профессиональных.
Раза два мне уже приходилось этим заниматься, но в несколько иной обстановке. В Хайдаркане, тоже в Средней Азии, есть огромный ртутный рудник,
карьеры и шахты которого регулярно вскрывают небольшие карстовые пещеры с очень красивыми и необычными натеками. Пещеры эти все равно гибнут, поэтому во многих университетах распространено поветрие вывозить туда на практику студентов, а большинство музеев пополняют свои коллекции пещерных образований именно оттуда. И это вполне разумно — минералогия пещер чрезвычайно интересна, и если есть возможность форсированно ее изучать в автоматически обреченных пещерах, этой возможностью обязательно нужно пользоваться.Здесь была несколько иная ситуация. Пещеры отнюдь не были обречены на уничтожение, были огромны и очень красивы. И было очень много возможностей их не трогать. Например, самое продуктивное на участке проявление оникса — Удача — не имело отношения к «наблюдаемым» пещерам. Породившая его пещера была до потолка забита щебнисто-пылевыми отложениями, и пласт покровного натека на полу брался обычным горнопроходческим методом (штольней), без разрушения каких бы то ни было уникальных образований. Собственно, Удача — не пещера, а бывшая пещера, и под понятие пещерного грабежа и вандализма не попадала никак. И таких было более чем достаточно.
Геологический участок в пустыне — вещь своеобразная. И классическая серия анекдотов об офицерских собраниях европейцев в азиатских странах не может быть до конца понята людьми, не нюхнувшими подобной обстановки. В быту анекдоты из этой серии трактуются как свидетельства закономерных следствий дурных идей колониализма, расизма и всяких прочих подобных явлений. Так вот ничего подобного. Никакие дурные идеи не могут породить ситуаций, проникнутых тонким юмором, а вот несовпадение культур при временном сосуществовании и полном взаимном уважении — еще как. Но — юмор юмором, каждый индивидуум имеет некоторый предел его восприятия, а за этим пределом начинается откровенная махровая скука. Уже через несколько месяцев наслаждение межкультурными коллизиями проходит, общение с местным населением минимизируется до уровня, отвечающего реальному взаимопониманию, и — остается узкий круг людей, часть которых закостеневает в суровом аскетизме, не свободном от вульгарного пьянства, а остальные старательно и тщетно ищут более осмысленных развлечений на нерабочее время.
А какие развлечения? Охота — за полсотни километров, рыбалка тоже, собратья-геологи — еще дальше. Бензин опять же в дефиците, да и шофер пьян. Жара за пятьдесят. Книги все прочитаны по десять раз, карты и шахматы — надоели. Фотопленка кончилась, местное вино просто гнусное, пиво — еще хуже. Даже приручаемый тушканчик успел сбежать, съевши на дорогу ножки у единственной пары приличных стульев.
Собственно, остаются ровно три занятия — пещеры (прохладно и чуток романтично), общение с появляющимися раз в месяц туристами (хорошо, но мало), флотского типа хохмы в адрес друг друга (чем дальше, тем тупее), и — все. На фоне того, что в геологию большинство людей приходит тоже из-за романтики. Которая, разумеется, приложима к полевым сезонам длиною в лето и с передвижениями, но уж никак не к шести-восьмимесячным сидениям на одной точке.
Утро. На плац въезжает газик. Из него появляются два майора и полковник с погранзаставы — приехали к начальнику участка сразиться в карты. Того нет — уехал на точку в горы. Открывается дверь жилого вагончика, и на крылечке возникает главный геолог участка, более известный под кодовым именем Маэстро. Пьяный в усмерть, что, впрочем, можно заметить только по подчеркнуто официальному виду и навешанным на пузо и все бока трем фотоаппаратам, двум компасам и двум планшеткам. Гордо обозрев окрестность, произносит: «Господа, прошу в мой кабинет». А когда ничего не понимающие офицеры подходят ближе, наклоняется и громогласным шепотом сообщает: «Ребята, только тихо. Сейчас зайдем и тяпнем по сто пятьдесят Тройного». Немая сцена.
Совершенно не стоит обвинять сотрудников экспедиции в преднамеренном вандализме, который начался достаточно скоро. Когда я только устроился в экспедицию, вандализмом еще не пахло. Наоборот, все с большим энтузиазмом и даже отчасти с гордостью отмечали, что эстетическая ценность пещер будет сохранена. Выбираться будут только залежи типа Удачи, а в крайнем случае — покровные натеки в привходовых частях остальных пещер, достаточно уже изуродованных туристами, чтобы никакого дополнительного ущерба не возникло. И все это на фоне того, что министерству геологии на всю научную и эстетическую ценность пещер было глубоко плевать, а командовало все-таки оно. Система была именно такова — если есть полезное ископаемое, пусть дешевое и с мизерными запасами, его следует разведать и со временем добыть. Наплевавши на весь побочный ущерб. Так называемый ведомственный подход в чистом виде. Так что если бы экспедиция вынесла проект полного уничтожения всех пещер массива, министерство только бы похвалило за существенный прирост разведанных запасов.