Песенка для Нерона
Шрифт:
(Только у нас хватит здравого смысла не возвращаться после этого домой. Я, может, и не семи пядей во лбу, но и не такой тупой, как Одиссей. Мы бы остались в Стране Розовых Слонов, между этим миром и следующим, как люди, которые умерли, но не перестали жить. Да, думал я, к этому я бы как-нибудь привык. Ну то есть, какой смысл отправляться в странствие или даже возвращаться домой, если любое выбранное тобой место заведомо ужасно?).
Утром четырнадцатого дня я сидел на подставке во дворе, пытаясь сообразить, как в два рыла вытащить из пещеры тысячу тонн золотых слитков, а потом поднять из на утес (я думал: блок, тали, лебедка, приводимая в движение мулами; можно также подумать о тех маятниковых кранах, которыми в Месопотамии качают воду), когда услышал знакомый голос. На
Скатываясь с подставки и прячась за ней, я думал, что Луций Домиций, может быть, не такой и дурак с его беспрерывными страхами быть узнанным по голосу. Если хотите знать мое мнение, голос узнать гораздо проще лица.
Это была та проклятущая девка, Миррина; вы помните — милая, заботливая, милосердная сестра Аминты, известного так же как Сцифакс, бандит. Она разговаривала с одним из конюхов, довольно неплохим парнем по имени Марк Мезентий. За последние дни я несколько раз сыграл с ним в бабки, он оказался приятным собеседником и умел проигрывать с достоинством. В общем, Миррина просила окружить ее лошадь особой заботой, потому что бедной животинке в последнее время, кажется, нездоровится; нельзя сказать, что с ней определенно что-то не так, но аппетит у нее хуже, чем обычно, а иногда, когда она смотрит своими глазками, кажется, что ее что-то беспокоит. Серьезно, я не преувеличиваю; вот так она и говорила, слово в слово. Мой приятель Марк вовсю подыгрывал, потому что не ему сообщать гостям, что те слетели с катушек; он сказал, что будет особенно внимателен к Жимолости (таким именем она припечатала несчастную тварь) и да, он запомнил, что гриву ей следует расчесывать как она любит, слева.
Удивительно, как быстро может измениться мнение о человеке. Не так давно я был вышиб Марку глаз за то, что осмелился говорить с ней. А сейчас я надеялся, что своим идиотским сюсюканьем он задержит ее настолько, что я успею сквозануть через двор и предупредить Луция Домиция. Думаю, то, как вы смотрите на человека, зависит от того, где вы есть, когда вы есть и чем его братья занимаются на работе.
Мне повезло. То ли Марку нравилось слушать херню, то ли он привык быть вежливым с гостями и не смог побороть привычку, то ли решил, что ради симпатичной девочки можно и потерпеть, даже если она беспрерывно мелет вздор, а ему не повезло родиться глухим. Неважно; я об это не думал.
Я был слишком занят, притворяясь маленькой мышкой, семенящий на своих крохотных лапках через двор, и достиг в этом больших успехов. Едва оказавшись в каретном сарае, я перестал семенить и пронесся через него как пьяный германец. Луций Домиций штопал рубашку.
— Поднимайся, — рявкнул я. — Они здесь.
Он посмотрел на меня.
— Кто — они?
— Аминта, — сказал я, и он выполнил прыжок из положения сидя, воткнул в себя иголку и не заметил этого. — По крайней мере эта его мерзкая сестренка здесь, треплется с Марком-конюхом.
— Ты уверен, что это она?
Я не стал утруждать себя ответом.
Луций Домиций встряхнулся с головы до него, как мокрый пес.
— Это нечестно, — сказал он. — Знаешь, что? Меня уже тошнит от этого. Куда ни глянь, какая-нибудь дрянь к нам ползет, а ведь мы на сей раз даже не сделали ничего плохого, ну разве что сперли арфу. Ладно, каков план?
— План? Да нет у меня никакого, блин, плана. Для разнообразия придумай ты что-нибудь.
— Ладно, — он встал и зачем-то оглянулся. — Лезем на чердак, спускаемся по подъемному крану в канаву на другой стороне, и через пастбище бежим на дорогу. Если не будем тупить, то через пару часов окажемся в Пренесте.
Звучало неплохо.
— Пошли, — сказал я.
— Минутку погоди, а? — он все еще искал что-то глазами. — Похоже было, что она знает, что мы здесь? Я имею в виду — расспрашивала она конюха о нас или что еще?
Я покачал головой.
— Она болтала о своей лошади, — сказал я.
Я видел, что он решил не заморачиваться такими вопросами;
затем какая-то идея плюхнулась на поверхность его мозга, как птичье дерьмо в бочку с питьевой водой.— Лошади, — сказал он.
— Что — лошади?
— Мы украдем их лошадей, — ответил он, натягивая рубашку через голову. Иголка с ниткой так и торчала из нее, но я не стал обращать его внимание на это. — Двух птичек одним камнем. Мы поедем, они пойдут. Держи, — он подхватил маленький самодельный вьюк, который сшил из обрывков мешковины. — Давай за мной.
Он не дал мне возможности высказаться по поводу его плана действий. Пока я лез за ним по лестнице на чердак, то успел рассмотреть все моменты, которые могли пойти не так, как будто я наблюдал за гладиаторами с верхних рядов в цирке: нас заметит, когда мы будем пересекать двор; пока мы взнуздываем лошадей, Аминта и его люди нас схватят; лошади вырвутся и ускачут, и мы окажемся заперты в конюшне, окруженной всеми местными слугами; у моей лошади отлетит подкова в двух милях от кабака, и я буду вести ее в поводу, когда Аминта и его головорезы настигнут нас на наемной повозке. Внутренним взором я видел все эти катастрофы разом. Я пытался предупредить себя, что это чистый идиотизм, но убежал уже слишком далеко, чтобы себя расслышать. Очень плохо.
Мы оказались в канаве, не переломав никаких важных костей, и рванули через двор, как зайцы через покос. Никого поблизости, и мы направились к конюшне. В денниках стояли пять лошадей; само собой, никаких намеков на то, какие из них принадлежали компании Аминты. Да, об этом мы не подумали.
— Твою мать, — сказал Луций Домиций. — Мы просто возьмем двух получше, а остальных выпустим.
Пытались когда-нибудь выпустить лошадей, если им того не хочется? Не могу их винить. Вероятно, у каждой из них позади был долгий путь по мощеной военной дороге; все, чего им хотелось — это стоять на месте и есть. Они были как старые домашние рабы, которые не хотят, чтобы их освобождали; к чему напрягаться?
Мы стали лупить их метлами, но только разозлили, так что они принялись лягать перегородки. Слишком много шума.
— Нахрен их, — сказал Луций Домиций. — Давай просто...
Дальше он не продвинулся — по-видимому, из-за того, что Аминта появился у него за спиной и приставил бритву к его горлу.
Четырнадцать
— Здорово, парни, — сказал Аминта. — Значит, живы?
Время делать ноги, подумал я, но не сделал. Отчасти потому, что не собирался бросать друга в смертельной опасности, отчасти потому, что какой-то козел тыкал меня ножом в спину. Не стоило хлопот поворачиваться и смотреть, кто бы это мог быть.
Видел одного козла — видел их всех.
— Как хорошо, что здесь нет моей сестры, — продолжал Аминта. — Это ее лошадь вы только что охаживали метлой. Если она чего и не выносит, так это жестокого обращения с животными.
Я вспомнил, как Сенека однажды сказал мне, что по словам Платона, человек — это двуногое нелетающее животное. Наверное, можно было указать на эту точку зрения, но я почему-то этого не сделал. Отвлекся, должно быть.
— Не понимаю, — сказал Аминта. — Вы — это что-то отдельное. Устраиваете пожар, сжигаете шесть кварталов — и все это для того, чтобы прикинуться мертвыми. И что вы делаете потом? Вы отправляетесь сюда и начинаете гонять шляпу по кругу, публично, на главной дороге, в кабаке, принадлежащем мне. Это все равно как нанять людей, чтобы они ходили по улицам и выкликали ваш новый адрес. Не понимаю, что вы могли еще придумать, чтобы упростить поиски.
О, прекрасно, подумал я. По крайней мере богам будет над чем поржать, так что, может, они проявят к нам чуть больше милости. А может, и нет. Я думаю, боги — они как публика в цирке: наслаждаются комическим представлением, но только в ожидании крови. Вы знаете, чаще всего боги напоминают мне римских сенаторов. Или наоборот. Впрочем, неважно.
— Вы нас не убьете, — сказал Луций Домиций, и если бы я не знал его лучше, то даже и поверил бы, что он всерьез. — Вы прекрасно знаете, что мы с братом единственные, кто знает, где искать сокровища.