Пешки Хаоса

Нимиан тоже поел, хотя продовольствие имперских солдат явно было ему куда меньше по вкусу, чем разнообразные представители местной фауны, которых он ловил и поедал с самого рассвета.

– Как же мы найдем Гавалона? – спросил Дафан.

Гицилла ответила не сразу; после еды ей хотелось спать еще сильнее.

– Я не знаю, - слабым голосом произнесла она.

– Единственное, что я могу придумать, - сказал Дафан, совсем не удовлетворенный этим ответом, - попытаться найти следы повозок, которые увезли зерно и картофель. Они, наверное, тяжело нагружены, и найти их следы будет не так трудно. Или мы можем просто идти по дороге, пока не дойдем до другой деревни.

– Здорово, - откликнулась Гицилла.

Дафан раздраженно повернулся к Нимиану.

– А ты что думаешь? – спросил он, не слишком ожидая какого-то разумного ответа.

Нимиан уставился на него пристальным пугающим взглядом, но, по крайней мере, казалось, что он обдумывает вопрос со всей надлежащей серьезностью.

Дафан заметил, что трофейная имперская форма на Нимиане уже трещит по швам, и сомневался, что она продержится еще хоть час прежде чем разорвется. Теперь никто не мог назвать Нимиана тощим; его мускулам позавидовал бы даже кузнец.

– Я здесь останусь, - наконец сказал Нимиан, - с нею. Ты иди. Увидишь Гавалона. Будут жертвы. А я сюда доставлю корабли.

Слово «жертвы» звучало зловеще. Но больше всего Дафана удивило последнее слово.

– Корабли? – спросил он. – Мы же за сотни миль от моря. Как ты сможешь привести сюда корабли?

– Ты Гавалона приведешь, - нетерпеливо повторил Нимиан, - а я доставлю корабли.

– Ты имеешь в виду звездные корабли? – спросила Гицилла, которую, очевидно, посетило некое озарение. – Как те, на которых сюда прилетели люди Империума двести лет назад.

– Ты убедишь волшебников прийти, - сказал Нимиан, глядя на Дафана своими неповторимыми черными глазами. – И будут жертвы. Я ухожу искать еду. Потом лишь корабли.

– Я не хочу оставлять Гициллу, - возразил Дафан, думая, насколько далеко он может зайти со своим упрямством, принимая во внимание, что он говорит с существом, постепенно превращающимся в великана – или в нечто куда более странное и худшее.

– Здесь безопасно, - ответил Нимиан, - больше чем где-либо. Она нужна мне здесь, и знает это. Она есть я. Ты тоже. Ты пойдешь.

– Гицилла должна была стать Сновидцем Мудрости, - упрямо настаивал Дафан, - но она еще очень молода. Она была лишь ученицей, и еще ничего не знает.

Он с тревогой осознал, что не имеет ни малейшего представления о том, что может знать Гицилла, или какона может это знать.

– Ей нужна помощь, - согласно кивнул мальчик, который больше не был мальчиком. – Нужен отдых. Останется со мною. Ты пойдешь.

Дафана это не убедило. Разве ему не нужен отдых так же, как Гицилле, а может и больше? И как кто-то может быть в безопасности рядом с тем, во что превращается Нимиан? Это же существо, которое считает, что не имеет значения, когда умирать, важно лишь как умирать – существо, считающее, что когда пришло время гореть, надо гореть.

Патер Салтана однажды сказал Дафану, что вся жизнь подобна огню, и пища действительно является топливом, дающим энергию, медленно сгорая. Быть человеком, сказал он, значит гореть медленно и ровно, но быть чем-то большим, нежели просто человек – быть таким как колдуны и Сновидцы Мудрости – значит гореть ярко.

Дафан не знал о колдунах ничего, за исключением того, что слышал в сказках, но у него возникла пугающая догадка, что когда Нимиан говорил о том, что надо гореть, он думал о таком огне, который мог соперничать с солнцем, пусть хоть и на мгновение.

Дафан не хотел, чтобы Гицилла сгорела так. Он не хотел даже, чтобы она находилась с чем-то – или кем-то – кто будет гореть так ярко. Он хотел, чтобы Гицилла была в безопасности, чтобы ее жизнь горела медленно и ровно, не подвергаясь риску ради того, чтобы сгореть ярко. Он любил ее, и не мог перестать любить просто потому, что она становилась все более странной, и все чаще не была собой. Он верил, что мог бы любить ее, если бы только мир мог вернуться к прежней жизни.

Если бы только…

– Иди, Дафан, - сказала Гицилла, вдруг открыв глаза. – Делай, что говорит Нимиан. Так будет лучше всего.

Дафан подумал, действительно ли это говорит Гицилла, или ею управляет кто-то другой – что-тодругое? Это была пугающая мысль, но он уже так привык бояться, что было трудно помыслить о чем-то настолько пугающем, чтобы усилить тот ужас, который он и так уже испытывал.

– Я не знаю, куда идти, - тихо возразил Дафан. – Мне нужно, чтобы ты пошла со мной.

– Я дам тебе проводника, - сказал Нимиан.

Он вырвал из своей головы один волос. Потом он дважды обернул волос вокруг мизинца левой руки и с помощью зубов крепко завязал. Дафан заметил, что ногти Нимиана стали длиннее, толще и темнее, словно когти.

Когда узел был завязан, Нимиан-монстр – как уже начал о нем думать Дафан – взял мизинец двумя пальцами правой руки, и небрежно оторвал его.

Из раны не текла кровь.

Нимиан взялся за свободный конец волоса и поднял болтавшийся на нем оторванный палец. Палец повернулся влево, потом вправо, несколько мгновений качаясь, прежде чем застыть неподвижно.

– Туда иди, - мягко сказал монстр, - увидишь Гавалона. И приведи волшебников скорее. Спеши же. Будут жертвы.

– Что за жертвы? – спросил Дафан, хотя что-то внутри него пыталось сказать, что он не захочет этого знать. Он не мог заставить себя протянуть руку и взять протянутый ему страшный талисман.

– Когда пора гореть, - ответил Нимиан, - то мы горим.

– Возьми палец, Дафан, - отрешенно произнесла Гицилла. – Покажи его Гавалону. Он поймет, что это значит. Он будет знать, что делать.

– Я не уверен… - начал Дафан.

– Ты и не должен быть уверен, - резко ответила Гицилла. – Ты просто должен сделать это. Ради меня. Ради деревни. Ради нашего мира.

– Я не хочу оставлять тебя.

– Лишь случай свел нас вместе в первый раз, - сказала она. – Я должна остаться здесь, чтобы сыграть свою роль. Ради тебя. Ради деревни. Ради нашего мира. Ради бога Гульзакандры.

– Ты не в безопасности рядом с ним, - настаивал Дафан. – Чем бы он ни был, рядом с ним опасно.