«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия

Нет, отец ни разу не бил его по рукам и даже за них не ловил. Но хэр Ройш-младший знал, что он знал. Знал и не удостаивал реакцией.

В свете мучительного его положения было почти странно, что уколы зависти к графу Набедренных вовсе не получались злыми.

— …В любом случае, рад побеседовать о чём-то, помимо леса. И помимо всей этой обыденной мишуры, — граф Набедренных обвёл посетителей приёма утомлённым взглядом. — Скажите, Константий Константьевич, вы ведь уже озадачились списком отчётных тем? Там в начале имеется «Значение росской традиции скопничества для европейской религиозной мысли и мировоззрения». И если прикоснуться к мысли не составляет труда, то мировоззрение наполняет меня недоумением. Нам предлагается допытываться до наших гостей со скопниками? С применением хлыста или без?

— Откровенно говоря, я полагал, что это просто вольная формулировка. Полагаете, под «мыслью» понимается диахронический аспект, а под «мировоззрением» — синхронический?

— Полагаю недопустимой подобную вольность формулировок! Вводит разум во искушение, а не для того ли мы льнём к ученью, чтобы искушения обходили нас стороной? — почти пропел граф Набедренных, воздевая очи горе.

— Кто как, — коротко отозвался хэр Ройш-младший.

— О!

Граф Набедренных посмотрел на собеседника в упор, будто только что его заметил; так оно в некотором смысле и было.

— Насколько я понял, некоторые студенты льнут к ученью, чтобы поправить благосостояние — не только за счёт своих стипендий, но и за счёт чужих, — пояснил хэр Ройш-младший. — Графа Метелина давеча отправили в казармы за драку — не говоря уж, хм, о других мерах наказания. Но это лишь потому, что драка была публичной. Непублично же творится леший знает что. Вам не любопытно, как скоро они доберутся до вас?

Хэр Ройш-младший никогда бы не признал этого вслух, но самому ему не было любопытно — его всерьёз волновало, как скоро они доберутся до него. И дело не в том, что он боялся физической угрозы, хотя это было бы вполне разумно в связи с тем, что хэр Ройш-старший соответствующую подготовку презирал, ставя разум превыше телесного. Если и в том, что в последнюю очередь.

В первую же очередь его, как и подслушанного сегодня барона прогрессивных взглядов, возмущала ситуация в Академии. Впрочем, возмущаться следовало не ситуацией, а самой её идеей; но из идеи, положим, могло выйти нечто толковое, а вот нынешняя реализация никуда не годилась.

Бесчисленное множество неподготовленных и агрессивных молодых людей приходили в стены Академии ради стипендии и дармового — иначе не выразишься — жилья. Их глупо обвинять; родись хэр Ройш-младший портовым бандитом, он поступил бы так же. Вина здесь всецело лежит на сильных и образованных мира сего, построивших эту расточительную и неэффективную схему. И главным виновником выходил хэр Ройш-старший — спонсор и неявный пропагандист академического уклада.

Тот факт, что на лекции около трети студентов отсутствует, а треть оставшихся просто зашла погреться ноябрьским днём и откровенно занимается посторонними делами, почему-то принимался руководством как данность, не требующая коррекции. Тот факт, что малолетние бандиты устроили в стенах Академии настоящий портовый разбой, привлек внимание уважаемого главы Академии, этого хлыща Пржеславского, только когда разбой вылился в людное место. Тот факт, что наказание за разбой промахнулось мимо его настоящего зачинщика, нагло и неприкрыто пользующегося студенческим положением Гришевича, никого не смутил.

Тот факт, что хэр Ройш-младший унизительно боялся оказаться в числе жертв, действительно не имел почти никакого отношения к делу.

— Ежели мы перешли к откровенности, не премину заметить, что деление на «нас» и «их», беспардонно вторгающееся даже в лекционную аудиторию, ввергает мою душу в пучины отчаянья, — витиевато, но чистосердечно откликнулся граф Набедренных.

Тот факт, что хэр Ройш-младший ему завидовал, объяснялся вовсе не верфями и деловыми переговорами с бароном Копчевигом, а способностью графа Набедренных смотреть на реальность и видеть вместо неё Большой зал Петербержской филармонии и его роскошную люстру из баскского хрусталя.

— Почему? Я ведь не говорю о некоем внешнем или субстанциальном делении, — попытался объяснить хэр Ройш-младший. — Я говорю лишь о том, что мы с вами сейчас скучаем на приёме в честь вхождения генерала Скворцова в Городской совет, а в это самое время в неприметном уголке Академии — или рядом с ней — кого-то, возможно, убивают.

Граф Набедренных тонко и чуть укоризненно усмехнулся.

— Постойте. Вы скучаете на приёме и выражаете опасения в адрес неприметных уголков приветливейшей и радушнейшей Академии. Но где же тогда снисходит на вас благодать?

Глава 7. «Какой я тебе Гныщевич?»

— Дать по рылу тебе мало, — отразилось от стен над холлом обыкновенно приветливой и радушной Академии, — я тебя просто убью.

Парадная лестница змеится по стенам с третьего этажа на первый, прижимается к ним интимно: перегнись через кружевное литьё перил — увидишь под собой две скамьи, выход на главное крыльцо да пару человек в чрезвычайно сомнительной ситуации.

На одном из людей была приметная шляпа с перьями.

— Эй, Гныщ'eвич! — окликнул Хикеракли и громко свистнул.

Мотивации свои он обдумал уже в полёте. Ступеней много, этажи высоки, но спускаться, даже бегом, как давеча господин префект, с самого верха — плохая затея, когда дело зашло серьёзное. Прыгнуть со второго пролёта прямо на пол — лихая задумка, но в способности своей по нужде перекатиться Хикеракли не сомневался. Что же касается причины сего храброго поступка, была она, что называется, не умственной, а мышечной.

С верха лестницы Хикеракли преотчётливо разглядел, как Гриш'eвич-Гныщ'eвич вытаскивает из голенища нож.

Совершенно не ожидая нападения с воздуха, он обернулся, на что и рассвистал бесценные свои секунды. Рябое лицо его было перекошено нетипичной яростью — нешто наш дружочек надумал в стенах Академии всерьёз кровушку проливать? Вдохновился подвигом приятеля? Об этом и многом другом Хикеракли совершенно не думал — думало за него тело.

— Тебе говорю, Гныщевич, — рявкнул он, поднимаясь на ноги.

— Какой я тебе Гныщевич? — заорал Гныщевич.

— Самый что ни на есть гныщеватый гныщ и есть!

Какой-то студент постарше, прижатый Гныщевичем-Гришевичем к стенке самым что ни на есть разножовейшим ножом, и так-то был почти в полуобмороке, а от явления Хикеракли напугался ещё сильнее. И это в тот, что называется, решающий момент, когда надо пользоваться ситуацией и ноги уносить! Никакого понятия у человека.

Пока Хикеракли сетовал, тело его рассудило глубоко и метко. Чем, кроме беспрецедентно хамского поведения, примечателен в народе гныщ Гришевич? Мелким ростом, шпорами да шляпой. Мелкий рост — благословение пожизненное, это тело Хикеракли знало и само, шпоры прибиты к ногам, а вот шляпа…