«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия
Шрифт:
— И вы готовы признать, что это хорошо? — хмыкнул Мальвин с каким-то нерасчленимым выражением на лице.
Нерасчленимым.
— Да, — не дал хэр Ройш уйти мысли в сторону, — да, это хорошо. Это лучше ещё одного посредственного врача. Да.
Мальвин задумался, и вновь повисла тишина. Тишина — это плохо, в тишине мысли укорачиваются. В тишине приходит призрак Скопцова и садится в кресло. Призрак? Души нет, а призраки есть?
Это не от тишины, сообразил вдруг хэр Ройш, это Скопцов с Золотцем переговаривались в передней, вот и примерещилось в полудрёме.
Но где же ошибка? Ведь не может же ошибка быть
— Такой организации, которая оценивала бы каждого человека по его талантам, пришлось бы оказаться чрезвычайно… обширной, — улыбнулся Скопцов. — Всё-таки немало работы, а у нас один только Четвёртый Патриархат… вон какой.
— Нет-нет, — взмахнул манжетами Золотце, — не сравнивайте, такая организация ни в коем случае не должна быть лицом государства! Она должна быть специальной, буквально тайной… Ну, называйте как хотите — конторой или там бюро. Это помогло бы вдохнуть в слово «бюрократия» новую жизнь, поскольку бюрократия как она есть любую жизнь убивает.
Все рассмеялись, даже Мальвин заулыбался, и хэр Ройш не был на них в обиде. По всей видимости, дело заключалось в том, что он знал: в целом они с ним согласны.
Знал он и о том, где их место.
Знал, что решай они дальнейшие судьбы Петерберга вот так — вчетвером, без Твирина, без графа, без Вени, без Гныщевича с Плетью и неуместным азартом, не вышло бы, что Революционный Комитет отрезал голову графа Тепловодищева и отправил её на хозяйской «Метели» в Столицу.
Без Плети некому было бы отрезать.
Им же четверым: хэру Ройшу, Золотцу, Скопцову и Мальвину — осталось только разбирать последствия принятого в пылу решения. И они справились с этим вполне успешно.
Мальвин молча привёл двух человек из Второй Охраны, готовых сопроводить жуткий кортеж прямо до Патриарших палат.
Скопцов неожиданно привёл секретаря Кривета, чей отец, как выяснилось, был дальним родственником дяди хауна Сорсано, столичного наместника, и в самом деле баском. Кандидатура секретаря Кривета на роль гражданского сопровождающего вызывала у хэра Ройша вполне обоснованные сомнения, но и одних только людей из Второй Охраны отправлять было неразумно. Не потому даже, что столь велики были подозрения в их нелояльности, а потому, что любых посланцев в Патриарших палатах должны были задержать и расспросить, и методы таких расспросов напрашивались. Наличие восьмой баскской воды на киселе гипотетически могло бы смягчить удар, подводить под который честных людей казалось неразумно. Имелись, впрочем, подозрения в нелояльности уже секретаря Кривета, но Скопцов клялся, что у того к хауну Сорсано имеются свои баскские счёты. Хэр Ройш решил рискнуть, тем более что от всего сопровождения требовалось, по сути, одно: довезти голову до порога Четвёртого Патриархата.
Золотце не привёл никого и не пришёл сам, ибо почитал себя оскорблённым, но вдруг прислал с курьером некие препараты (от мистера Уилбери?) и письмо, где с неожиданным врачебным цинизмом объяснял, что голову, несмотря на мороз, предпочтительно забальзамировать, поскольку кое в чём Гныщевича слушать следует. Если тепловодищевская «Метель» в дурном состоянии, она может и задержать груз в пути поломкой. Лучше подстраховаться.
Хэр же Ройш — а что сделал хэр Ройш? Велел утилизовать тело, отдал распоряжения относительно живых делегатов, пообещал барону Зрящих непременно вернуться к пухлой папке и обсуждению дальнейшей стратегии взаимодействия (барон Зрящих единственный согласился продолжить диалог).
Хэр Ройш принял решение.
Принял решение отрезать члену
Четвёртого Патриархата графу Тепловодищеву голову, забальзамировать оную, погрузить в его «Метель» с двумя недосолдатами и секретарём Йихинской Академии и отправить сей кортеж в Столицу.Принял решение сделать всё это, хотя отдавал себе отчёт в том, что Столица — единственный кроме Петерберга город Росской Конфедерации, в распоряжении которого имеется целая армия.
Принял решение, хотя понимал, что подобной дикости Четвёртый Патриархат всё же не снесёт, поскольку это — глумление не над нелепым и навязанным Европами Пактом о неагрессии, а над основами человеческой природы.
Принял, потому что понимал: такой жест заставит Четвёртый Патриархат действовать, причём действовать радикально, поспешно и эмоционально, а это даст Петербергу неизбежное и необходимое преимущество.
Принял, потому что поспешная и отчаянная реакция Четвёртого Патриархата была необходимым звеном в череде причин и следствий, ведущих к победе, к обретению силы, к окончательному торжеству разума и рациональности.
Принял, потому что хотел не только отстоять свой город, но и освободить от этой бредовой, бесполезной, медлительной власти остальные города.
Решай всероссийские судьбы они вчетвером: хэр Ройш, Золотце, Скопцов и Мальвин — этот процесс прошёл бы успешно, и на месте бредовой, бесполезной, медлительной власти очень скоро оказалась бы новая — полезная и эффективная.
Но есть не только они вчетвером. Есть неуправляемые твирины и бестолковые хикеракли, азартные гныщевичи и строптивые коленвалы, неотмирные графы и безумные вени. Есть те, кто откажется подчиняться, и те, кто откажется справиться.
Если Столица нанесёт ответный удар, будут те, кто умрёт.
«Люди умирают», — сказал бы Мальвин.
«Дорогие люди тоже умирают», — поправил бы его, отвернувшись к окну, Золотце.
«Вы ведь сами убили дорогого себе человека», — прошептал бы Скопцов.
Нет никаких оснований с уверенностью утверждать, что Столица нанесёт ответный удар, что она нанесёт его быстро, что она нанесёт его успешно. Есть все основания возлагать на этот удар надежды, поскольку, согласившись со спонтанной и эксцентрической задумкой отослать в Столицу голову графа Тепловодищева, хэр Ройш сумел разобраться, как извлечь из гипотетических последствий этой задумки пользу, как вывернуть провокацию на петербержскую сторону, как именно действовать далее, чтобы выиграть больше, чем кто-либо мог ожидать. Перспектива открывалась интереснейшая — лучше, чем когда-либо в жизни.
Но хэр Ройш боялся.
Боялся, леший подери! Разве он не имеет права бояться? Разве неясно, что тогда — что если Резервная Армия выступит на Петерберг — а она может! — разве неясно, что умрут не просто люди, не просто дорогие люди, умрут вот эти самые люди! Вот эти!! Лучшие, умнейшие, эффективнейшие!
Это гадко! И это страшно! Ведь можно? Ведь можно же бояться?!
Страшно, что хэр Ройш своим умом принял решение, способное поломать всё — всё, — что было сделано!
Он вскочил, как в пелене, и, кажется, опрокинул кресло, ударившись при этом ногой и не почувствовав. Скопцов охнул, а Мальвин с Золотцем кинулись хэра Ройша не то ловить, не то удерживать от падения, однако не сумели: одним прыжком подскочив к столику, он перевернул графин, смахнул салфетки и письма, и лишь когда на столике не осталось ничего, сумел остановить своё движение.
— Да какого же лешего вы — какого же лешего мы такие хрупкие? — провыл хэр Ройш и осел.