«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия

Сандрий только хлопал глазами. Логика их звучала вполне стройно; но недавно только посетовав на нехватку увещеваний, теперь Сандрий почти испугался. Странно как-то было видеть столько энтузиазма в совершенно незнакомых людях.

А впрочем, люди к бляшке не прилагаются. Если раздружатся они так же быстро, как и подружились — то и ладно. А ходить в Академию вольнослушателем, а не просто так, — дело толковое, тут Валов прав.

— Я тут лично вовсе и не учусь, — дружелюбно признался вдруг Драмин. — Я так, за твировым бальзамом вот к ним, — указал на друзей, — прихожу. Пока бляшка на шее, не прогонят. А иногда можно и на лекции сунуться, если уж.

— Он сейчас так говорит, а сам у меня конспекты переписывает, — пробормотал неловко Скопцов.

— Не все! Тебя послушать, я заучкой выхожу, — возмутился Драмин.

Они продолжили пикироваться, а Сандрий зачарованно глядел и думал, что, пожалуй, хорошо бы было всё-таки не раздружиться. Родители не то чтобы когда-нибудь запрещали ему водиться с соседскими мальчишками, нет; но, по правде, он никогда не слышал, чтобы разночинец и сын генерала могли вот так, на равных, болтать со слугой, а то и слушаться его фамильярных тычков.

Это было интересно, и очень хотелось ещё.

Лестница не в один момент, а постепенно стала заполняться народом; кажется, в секретариат до конца лекции они с Валовым всё ж таки опоздали. Студенты бродили по-всякому: кто-то мигом побежал прочь, кто-то тоже расселся на парапетах и ступенях, кто-то раскрыл книгу, другие громко смеялись. Чёрные пояса пестрили у Сандрия в глазах, но они и правда были не у всех, зато кое-где — на сумках, на лацканах, даже на карманах брюк — отливали октябрьским солнцем бляшки вольнослушателей.

Сандрий так увлёкся фантазиями о том, как и сам отольёт всем желающим октябрьским солнцем, что упустил момент, когда Скопцов вдруг побледнел пуще прежнего. При этом он умудрился ещё и покраснеть, смутившись своего страха, но глаза его так расширились, что и безо всякого врачебного таланта Сандрий понял: он в ужасе.

— Тут, — шепнул Скопцов.

Проследив за его взглядом, Сандрий обернулся. Судя по всему, следил Скопцов за одним из студентов — чрезвычайно богато одетым молодым человеком с чёрными, как сама ночь, волосами. Тот выщёлкивал прямо по лестнице каблуками, ни на кого не оглядываясь, и впечатление производил решительное, но не особо грозное.

— Его сиятельство граф Александр Александрович Метелин! — Хикеракли вскочил на парапет с ногами и отвесил глубочайший поклон, но Сандрий подметил, что кричит он не слишком громко — внимание то есть старается не привлекать.

— Чтоб ему пусто было, — мрачно откликнулся Валов.

Про графа Александра Метелина-старшего Сандрий слышал, хоть отец его к тому вроде бы ходил нечасто. Кажется, не самая именитая аристократия. Что у них в собственности, какие-то совсем убыточные предприятия? Если уж в Академию, несмотря на разношёрстный студенческий состав, ходит и наследник Ройшей, сыну Метелина и подавно здесь показаться логично.

Но в то, что новые знакомцы Сандрия робеют пред громким именем, не верилось категорически.

— Его сиятельство граф Александр Александрович Метелин — типаж удивительный, — пояснил Хикеракли, снова усаживаясь на парапет и провожая тему своего высказывания долгим и, пожалуй, задумчивым взглядом. — Вот скажи, Сашка: чего не хватает в жизни графу?

— Свободы, — без запинки ответил Сандрий. Хикеракли одобрительно хмыкнул.

— Ну конечно, ты ж и сам такой. А чего делают те, кому не хватает свободы?

— Бунтуют.

— И мудрость оные уста рекут! Ну и третий вопрос, на добавочку: как надо бунтовать?

Тут Сандрий замялся.

— В Академию ходить, сам будто не видишь, — добродушно хлопнул его по плечу Драмин.

— В Академию ходить, — медленно повторил за ним Хикеракли, почему-то вдруг посерьёзнев. — Да. Например. Да в Академию-то тоже по-всякому ходить можно. Можно, как ты, Сашка, в человеческую жизнь нос высовывать. Можно, как Скопцов, к знаниям тянуться. Можно, как Драмин, просто. Можно, как я… по-всякому. По-всякому можно. А всякое у всех разное. Ты, Саш, поосторожней тут.

— Поосторожней? — не понял Сандрий.

— Поосторожней. Ты птица не моего полёта, но и не ихнего. Их сиятельству для подобающего имени бунта в Академию прийти недостаточно, их сиятельству размах пошире нужен.

— Деньги вымогают, — тихо пролепетал Скопцов.

— Деньги? — совсем уж недоумённо переспросил Сандрий. Прямая спина графа Метелина как-то совсем не вязалась в его голове с идеей вымогательства. Да и зачем бы ему, аристократу, таким заниматься? И как, в конце концов? Есть ведь Пакт о неагрессии, запрещающий не то что драки, а даже простые угрозы; уж в стенах-то Академии его наверняка соблюдают!

— Когда деньги, когда ценные вещи, — бросил Хикеракли, размышлявший явно о другом, — имеется тут такая компания, к ней его сиятельство и прибились. Думаешь, неагреcсии боятся? Ничего не боятся. Тут ведь не Городской совет, юриспрудентов нету. Никто не разбирается, побили тебя или так только, пошутили. В Академию ведь любых желающих учиться пускают, из всяких социальных, что называется, слоёв да сословий, верно? Вот и портовая шваль навострилась.

— Неужели же правда бьют? — всё никак не мог поверить Сандрий, при котором никто и никогда ни на кого руки не поднимал. Скопцов спрятал глаза.

— Бьют, — подтвердил Хикеракли. — Всех, кто послабее, бьют. А в Порту и в аристократических кругах подготовочка-то ого-го, так что их послабее все и получаются. Ну, все вы, — прибавил он с ухмылкой.

— Но зачем ему? Ладно портовым, — Сандрия немного передёрнуло при мысли о том, что в стенах Исторической Академии водятся настоящие бандиты, — но графу-то, графу зачем?

— А затем, что приятно унижать слабых, — Хикеракли продолжал говорить чуть отстранённо, будто что-то обдумывал. — Затем, Сашка, что для тебя свобода — это пойти, куда пожелается, а для него — чтобы боялись. Не имени, не титула, а его самого; не графа, а просто Метелина. Понимаешь? Понимаешь. И в своём аристократически-политическом смысле он тебя правее. Ты росами вскормлен, но Европами взрощен, ртом сиську матери искал, а поили тебя Пактом о неагрессии. А у него бунт политический. Ну или он так думает.

— А деньги всё равно берёт, — буркнул Валов. — Если уж бунт политический, что ж кодекс чести себе не сочинил?

— Может, такой вот у него кодекс чести. Грязненький. Самому интересно, — Хикеракли вдруг улыбнулся, потянулся и снова прищурил глаза на Сандрия: — Ну чего, Сашка, напугался? Передумал за бляшкой-то кидаться?

Сандрий помедлил с ответом, а потому тот вышел честным, без бравады:

— Нет. Мало ли в Петерберге антисоциальных элементов? И вы правы, Хикеракли: я в Штейгеля такой человеческой жизни не видел, чтобы граф у других силой деньги вымогал. Мне это, может, ещё как пригодится, когда лечить его буду. Пойму, кто сдачи дал.