«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия

Плеть улыбнулся. Нет, Бася не изменился. Под золочёной паутиной, под искрой в сюртуке, под хитросплетённым запахом духов он двигался всё так же быстро, всё так же подначивал усмешкой, всё так же решал на лету. Он дорого одевался, но отказался снять шляпу и сапоги со шпорами, а волосы по-прежнему стриг сам и по-прежнему не слишком ровно. Он лился, как металл под названием ртуть, и, как ртуть, источал парами опасность. Для него не существовало неразрешимых проблем.

— Мне снова снился ринг, — сказал Плеть, запирая за собой входную дверь. — Я дрался с Цоем Ночкой.

— Победил?

— Да, — Плеть помолчал. — Я бол’ше никогда не хочу на ринг.

— А я там был? Во сне?

— Был. Я думал, что спасаю тебя, а оказалос’, это было лишним.

— Petits cadeaux entretiennent l'amiti'e, — ухмыльнулся Бася.

— Ещё там были двое… два актёра, и я думал, что они вместе, но тепер’ мне кажется, что я ошибся. Они всё это устроили.

— Ты больше не пойдёшь на ринг. Никогда.

Бася сказал это лёгким и шутливым тоном, но Плеть почувствовал, как мигом заиндевели его пальцы.

— Никогда?

— Я теперь могу предоставить им графа Метелина, — усмешка Баси вышла мрачной, — чт'o по сравнению с графьём какой-то безымянный тавр?

— Я — их, а не твой.

— Это они тебе так говорят, — Бася зыркнул коротко и зло. — Кому ты веришь, им или мне? А я говорю, что больше ты на ринг не пойдёшь. Никогда.

Масленые августовские лучи не просачивались в тень под шляпу, но Басины глаза всё равно сверкали. Плеть помолчал.

— Бася, это ты сделал так, что меня не наказали за тот подслушанный разговор?

— Сколько раз я тебе говорил называть меня просто Гныщевичем? Иначе эффект неполноценен! — шутливо огрызнулся Бася. — А впрочем, тебе можно. Нет, не я. Ну разве что самую малость.

Плеть помолчал ещё немного.

— И эти двое, во сне, сказали, что «они начало».

— Ну что ты ко мне с толкованием снов прицепился, а? Я не Фрайд. Ты всех тогда своим вопросом сразил, уже не покроешь. Начало, говоришь?

— Начало. У меня такое чувство, что скоро… что-то начнётся.

Бася довольно хмыкнул.

— Что?

— Не знаю.

— Не знаешь? Ну если так, — он запрокинул голову, подставляя лицо солнечным блинным лучам и по-детски щурясь, — то чем будет это «что-то», решать нам, верно? А уж мы-то придумаем что-нибудь хорошее, не сомневайся.

Плеть кивнул.

В Басе он не сомневался никогда.

КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА

Том II

Глава 22. Электричество и первоматерия

Ванна, вне всяких сомнений, великое достижение человеческой мысли.

Золотце не отказал себе в удовольствии ещё разок уйти под воду с головой — ванна в особняке графа Набедренных была глубока, широка и располагала к самому гедонистическому образу мыслей. Ночь Золотце опять провёл в Порту — да не Пассажирском, а самом что ни на есть Грузовом и злачном. Это обстоятельство и некоторые другие теперешние трудности дурно отразились на его настроении, а потому, когда Золотце добрался под утро до особняка графа Набедренных, он всерьёз забоялся, что пришёл зря и присутствием своим испортит все намечавшиеся увеселения. Но житейской мудростью За’Бэя Золотце до всяких увеселений был послан производить омовение, и вода в самом деле смыла с него часть забот.

— Господин Солосье! — Клист, старый лакей графа Набедренных, из-за двери гаркнул столь лихо, что Золотцу пришлось всплыть. — Вам на хозяйский адрес корреспонденцию доставили. Читать прям в корыте будете или погодить пока?

Золотце ещё раз оглядел «корыто», на которое можно было даже прикрепить изысканный столик, и счёл, что для чтения корреспонденции оно вполне годится.

— Да, подавай сюда, — ответил он и принял сидячее положение.

Лакей Клист прошаркал внутрь, водрузил над мыльной водой тот самый столик, без опасений о сырости инкрустированный деревом редких пород, снял с камина прогретое полотенце и протянул его Золотцу вместе с конвертом.

— Пожалуйте.

— Благодарю. Мне б ещё папиросу и кофе, — Золотце решил, что скромничать уже поздно. Тем более что корреспонденция его отнюдь не праздного толка, а деловому человеку излишества не только не зазорны, но и буквально предписаны.

К конверту до папиросы и кофе Золотце притрагиваться не стал, избрав пока вольное смакование ощущений делового человека. О, как они были сладостны, как возбуждающи! Пожалуй, они стоили всех сопутствующих трудностей. Золотце на батюшкином примере выучил, как следует держаться с высокородными клиентами, и наконец-то организовал себе возможность применить усвоенные знания на практике. Появлялся на приёмах при графе Набедренных или хэре Ройше, порхал по залам, заводил туманные беседы с теми, о ком уже собрал необходимые слухи, с загадочной улыбкой закидывал удочки-намёки и растворялся в неизвестности задолго до того, как гости начинали расходиться. Стратегия эта имела очевидные преимущества: нет смысла призывно заглядывать в глаза тому, кому пытаешься что-то продать, заливаться перед ним соловьём и убеждать в несомненной пользе предложения; гораздо эффективнее создать вокруг себя и своих услуг ореол таинственности, известить, но не навязывать, оставить на память о себе растревоженное любопытство. А уж о важности для аристократии чувства причастности к чему-то эксклюзивному да элитарному и говорить нечего.

Из шести жертв, которых рискнул обольщать Золотце, трое уже разыскали его и сами вышли на связь. Золотце счёл это результатом самым вдохновляющим. Один, правда, прояснив детали, ужаснулся и облёк свой отказ в рубище европейских религиозных предрассудков, второй пребывал в нерешительности, назначал свидания каждую неделю и заставлял Золотце играть роль, больше подходящую мистеру Фрайду, — выслушивать, то есть, отчёты о душевных метаниях. Зато третий оказался человеком волевым, скорым на дело и уже успел передать половину требуемой суммы.

В чём и состояла неловкость. Половина требуемой суммы мгновенно была пущена на покрытие текущих расходов — сколь бы далеко ни простиралась щедрость батюшки и графа Набедренных, Золотцу мечталось как можно скорее выйти на самоокупаемость. А окупать было что.

— Кофей и папиросы, — возвестил лакей Клист. — Вам, может, сразу завтрак тут накрыть?

Золотце ясно расслышал, как лакей Клист пробубнил себе под нос: «…и обед, и ужин», но отчитывать за дерзость не стал; ворчание слуг — удачный штрих к портрету делового человека.

— Нет, завтракать я намереваюсь в обществе графа и прочих его гостей.

— Какое там, нализались они уже!

— Что не помешает мне завтракать в их обществе.

Лакей Клист покрякал, потоптался, поискал себе занятие и, не найдя, оставил Золотце наедине с корреспонденцией, папиросами и кофе. От привычки к кофе Золотце всё хотел избавиться по причинам эстетическим, однако пока не выходило. Если уж выбрал быть росом, культивировать в себе откровенно европейские пристрастия безвкусно, но чем заменить бодрящий кофейный эффект, он не знал.