Песнь лихорадки

Я чувствовала его присутствие.

Я клянусь, я чувствовала, как его руки отодвигают мои волосы, чтобы он мог поцеловать меня в шею. Затем они остановились на моих плечах, осязаемые и теплые, и слегка сжали.

И до самого дня своей смерти я буду верить, что действительно слышала его слова.

Никаких слез, Мега. Лишь радость. Мы везунчики.

Везунчики. Он мертв и говорит такое? Он совсем из ума выжил? Может, он-то везунчик, но я нет. Я здесь. Я одна. И его тело опустело от всего, чем являлся Танцор, а я была в постели с трупом.

Любовь не умирает вместе с человеком. Все, что мы чувствовали друг к другу, все еще существует, Дэни. Это в твоем сердце. Не отключай его, дикарка. Никогда больше не отключай его. Мир нуждается в тебе. И ты нуждаешься в мире.

Затем теплота исчезла, и я растянулась рядом с ним, я вцепилась в него, и целовала его, и целовала его, и говорила все те вещи, которые мы только-только начали говорить друг другу.

Я не знаю, сколько пролежала там. Время текло странно.

Я знаю лишь, что в какой-то момент смутно осознала, что Риодан был с нами в комнате, касался моего плеча, смотрел на меня пронзительным жарким взглядом, оттаскивал меня от него, укутывал в одеяло, вытаскивал из кровати, а я кричала и кричала на него, я била его и говорила ему оставить меня в покое, потому что я никогда не отпущу Танцора.

И он позволил мне это, бушевать, кричать, бить его снова и снова, и когда я наконец рухнула на пол, рыдающая и надломленная, он поднял меня, вновь закутал в одеяло и вынес в слишком солнечный день.

Тогда я потерялась в крайне плохом месте, где жалела себя и злилась на мир, и я состояла из одной лишь боли, и я чувствовала себя старой, с артритом в каждой из моих двухсот двадцати двух костей, и боль была столь сильной, что я знала, что не смогу ее пережить. Она убила бы меня, и это было нормально, потому что Танцор, наверное, все еще был рядом, и мы могли бы держаться за руки и в режиме стоп-кадра устремиться к следующему приключению.

Затем пальцы Риодана погладили меня по лбу, он уложил меня на свежую белоснежную постель, бормоча тихие слова, и я подумала, что как будто умерла, потому что боль наконец-то.

Блаженно.

Прекратилась.

***

О том времени у меня туманные воспоминания. Я знаю, что Мак приходила и сидела со мной там, где я находилась, где-то в глубине Честера. Иногда даже приходил Бэрронс, и однажды он держал меня за руку, и я помню, как подумала, что должно быть сплю, потому что Бэрронс никогда не стал бы держать меня за руку. Но я все равно помню ощущение его руки, какой сильной и большой она была, и создавалось ощущение, будто он пересылает часть своей колоссальной силы в мое тело, забирая часть моей боли.

У меня остались смутные серые воспоминания о Кэт, Энио и Кристиане, скрытые за вуалью, сквозь которую я не могла видеть. Или не хотела. Даже Джек и Рейни сидели в моей комнате, присматривая, миссис Лейн бесконечно волновалась, подтыкала мое одеяло, трогала мой лоб, иногда просто сидела на кровати, касаясь меня.

У меня остались более ясные воспоминания о Риодане. Всякий раз, когда я просыпалась, он был в комнате, если не было никого другого. Всегда. Сидя. На стуле у моей кровати. Наблюдая. Ожидая. Заставляя меня жить. Иногда поглаживая меня по лбу и заставляя всю боль на время уйти. Иногда наказывая меня и вынуждая жить.

Я просыпалась, но отказывалась открывать глаза. Он все равно знал и угрожал подвесить питательную трубку, если я не поем. Он поднимал меня, прислоняя нас обоих к изголовью и вливая протеиновые коктейли в мое горло, пока меня не начинало тошнить (ни за что на свете я не стала бы жевать, жевание было знаком готовности выбраться из постели, готовности жить), и я вновь откатывалась и таяла в сером месте.

Из всех вещей, случившихся со мной в жизни, лишь две из них едва не сломили меня: потеря Шазама и потеря Танцора.

Я думала об этом в своем сером месте. И в итоге поняла, что это потому что, я выбрала любить их, отдать им все свое сердце. И потеря того, кому ты добровольно отдал всего себя, причиняет больше боли, чем все унижения и жестокость мира. Это чистота. Это дар, который возвращается в десятикратном размере. И как только ты его теряешь, ты уже никогда не можешь его вернуть.

В итоге именно эти двое заставили меня вернуться.

В моем сером месте мне снилось, что Танцор кричит на меня сквозь стеклянную стену, снова и снова повторяя имя Шазама. И он сказал, что если мы больше не зависаем вместе, это еще не значит, что я могу быть полной засранкой, и что Шазам во мне не нуждается, так что я должна собраться и вновь бросить вызов миру. Как это делают супергерои.

Он любит тебя, как число Пи, сказал он. Бесконечно. Проснись. Лови день за хвост. Он нуждается в тебе прямо сейчас. Всегда будет кто-то, кто в тебе нуждается. И ты всегда ответишь на зов. Это твое место в Великом Потоке, Дэни. И ты всегда это знала.

***

— Это была замечательная служба, — сказала Мак, когда мы шли по кладбищу.

Мы провели большую памятную литургию в аббатстве и похоронили Танцора и Алину рядом с Джо, на частном кладбище за крепостью. Я все еще не могла поверить в смерть Джо. Казалось, будто я буквально вчера видела ее в Честере, но благодаря какому-то мудаку-Невидимому, я ее никогда больше не увижу. Я кивнула. Я все еще была не очень разговорчива. Это требовало слишком много усилий.

Но я с каждым днем становилась сильнее. И наконец-то набирала вес обратно.

— Мне понравилась надпись на надгробии Танцора, — сказала Мак, когда мы остановились, чтобы положить цветы на три могилы, расположенные рядом.

АЛИНА МАККЕННА ЛЕЙН

ДЖОАННА МАКЛАФЛИН

ТАНЦОР ЭЛИАС ГЭРРИК

Я выбрала ее сама: НИКОГДА НЕ НА ОБОЧИНЕ, ВСЕГДА ГЕРОЙ. УВИДИМСЯ В СТОП-КАДРЕ.

Я тяжело сглотнула. Он знал, что я его любила. Я сказала это перед самой его смертью и показала это ему тысячью способов. Я не видела смысла ударяться в сентиментальные эпитафии. Если он шлялся где-то поблизости, я крайне сомневалась, что он станет смотреть на свое надгробье и читать надпись. Он скорее будет торчать в ванной, где я голая принимаю душ.

— Я скучаю по нему, — на месте сердца у меня было две дыры. Искушение вновь стать Джадой было сильным. Но мне недоставало энергии. Сохранение ледяного спокойствия требовало усилий, когда тебя при рождении по сути слепили на скорую руку из страсти, огня и чайной ложечки звездной пыли.

Мак обхватила меня руками и привлекла в объятия.

— Я знаю, дорогая, — сказала она. — Мы все скучаем. Он был единственным в своем роде, — спустя какое-то время она спросила: — Ты готова это сделать?