Песнь об Ахилле

Кожа ее была бледнее обычного, словно первый снег. Губы разлепились, обнажая зубы.

— Глупец! — сказала она. — Спускайся. Твоя дурацкая смерть его не спасет.

Я не был так бесстрашен, как думал — от ее оскала меня пробрала дрожь. Но я принудил себя говорить, спросить то, что желал узнать от нее. — Сколько он проживет?

Из ее горла вырвался звук, подобный лаю тюленей. Не сразу я осознал, что это был смех. — Зачем тебе это? Чтобы приготовиться? Попытаться остановить? — На ее лице отразилось презрение.

— Да, — ответил я. — Если смогу.

И снова этот звук. — Прошу тебя, — я упал на колени. — Прошу, скажи мне.

Возможно, лишь потому, что я встал на колени, звук стих, несколько мгновений она словно изучала меня. — Прежде него умрет Гектор, — сказала она. — Это все, что мне дозволено было узнать.

Гектор. — Благодарю тебя.

Ее глаза сузились, а в голосе проявилось шипение, подобное тому как вода отступает сквозь щели меж камнями. — Не смей благодарить. Я пришла сюда по иной причине.

Я ждал. Ее лицо было подобное обнаженной кости.

— Это не так просто, как он думает. Богини Судьбы обещали славу — но сколь много? Ему придется оберегать свою честь. Он слишком доверчив. Греки… — эти слова она будто выплюнула, — словно собаки, грызущиеся за кость. Так просто они не поступятся своим превосходством. Я сделаю, что в моих силах. И ты, — ее взгляд скользнул по моим долгим рукам и костлявым коленям. — И ты не смей опозорить его. Ты понял?

Ты понял?

— Да, — сказал я. И это было правдой. Его слава должна оправдать свою цену, жизнь, которой он платит за нее. Легчайшее дуновение ветра коснулось подола ее платья, я понял, что она готова уйти, исчезнуть в подводных пещерах. Что-то заставило меня осмелеть.

— Гектор — хороший воин?

— Лучший из всех, — ответила она. — Кроме моего сына.

Ее взгляд упал на спуск с утеса. — Он идет.

* * *

Ахилл перелез через гребень утеса и подошел туда, где сидел я. Он оглядел меня, увидел кровь на коже. — Я слышал твой голос, — сказал он.

— Тут была твоя мать.

Он склонился и взял в руки мою ступню. Осторожно извлек осколки из ранок, сдул грязь и пыль. Оторвал полосу от подола своей туники и крепко прижал, останавливая кровь.

Мои руки легли поверх его ладоней. — Ты не должен убивать Гектора, — сказал я.

Он взглянул вверх, его лицо, обрамленное золотистыми волосами, было прекрасным. — Мать досказала тебе оставшееся пророчество.

— Именно.

— И ты думаешь, что никто, кроме меня, не способен убить Гектора.

— Да, — сказал я.

— И ты думаешь о том, как бы обмануть Судьбу?

— Да.

— А… — лукавая улыбка расцвела на его лице — шалости ему нравились всегда. — Ну, зачем мне убивать Гектора? Он мне ничего не сделал.

Впервые передо мной забрезжила тень надежды.

* * *

Мы отплыли тем же вечером, не было причин медлить. Верный обычаю, Ликомед пришел проводить нас. Мы стояли втроем, Одиссей и Диомед уже прошли на корабль. Они сопроводят нас до Фтии, откуда Ахилл сам поведет свое войско.

Было еще одно дело, которое следовало завершить, и я знал, что Ахиллу этого очень не хотелось.

— Ликомед, моя мать просила донести до тебя ее желание.

Тень пробежала по лицу старика, но он все же встретился взглядом с зятем. — Это касается ребенка, — сказал он.

— Да.

— И что ей угодно? — осторожно спросил царь.

— Она желает сама растить его. Она… — Ахилл запнулся, взглянув в лицо старика. — Ребенок будет мальчиком, сказала она. Когда его отлучат от груди, она придет за ним.

Молчание. Потом Ликомед прикрыл глаза. Я знал, что он думает о дочери, лишившейся сперва мужа, а затем и ребенка. — Я желал бы, чтоб ты никогда не приезжал на Скирос, — сказал он.

— Мне жаль, — сказал Ахилл.

— Оставьте меня, — прошептал старый царь. Мы повиновались.

* * *

Корабль, на котором мы отплыли, был остойчивым, прочным и хорошо управляемым. Команда была опытной, тросы выглядели новенькими и мачты казались живыми деревьями. На форштевне была фигура красавицы, прекраснейшей изо всех, когда либо виденных мной. Высокая женщина с темными волосами и темными глазами, руки простерты вперед, будто в мольбе. Она была прекрасна, линия щеки и ниспадающие волосы подчеркивали нежную шею. Раскрашена она была с большим искусством, прекрасно переданы каждый блик и тень.

— Вижу, вас восхищает моя жена, — Одиссей присоединился к нам у борта, мускулистая рука оперлась на фальшборт. — Она сперва отказывалась, не терпела, чтоб рядом был художник. Пришлось устроить так, чтоб он следовал за нею тайно. И думаю, получилось хорошо.

Брак по любви, такой же редкий как восточные кедры.

Ахилл учтиво спросил Одиссея, как ее имя.

— Пенелопа, — ответил тот.

— Корабль недавней постройки? — спросил я. Если он желал говорить о жене, то я желал поговорить о чем-то другом.

— Очень недавней. Каждый клинышек — все из лучшего дерева в Итаке. — Он хлопнул по фальшборту, словно по крупу лошади.

— Снова похваляешься своим новеньким кораблем? — к нам присоединился Диомед. Его волосы были подвязаны кожаной лентой, отчего лицо казалось еще суровее прежнего.

— Да, похваляюсь.

Диомед сплюнул в воду.

— Царь Аргоса сегодня красноречив, — сказал на это Одиссей.

Ахилл ранее не был свидетелем их словесной игры, как я. Его взгляд перебегал с одного на другого. Легкая улыбка заиграла на уголках его губ.

— Скажи-ка, — продолжал Одиссей, — как ты считаешь, такая живость ума происходит от отца, евшего человеческие мозги?

— Что? — Ахилл приоткрыл рот.

— Ты разве не слышал историю могучего Тидея, царя Аргоса, поедателя мозгов?

— Я слыхал о нем. Но не о… мозгах.

— Я думаю, эта история должна быть изображена на наших блюдах, — сказал Диомед.

Там, в дворцовом зале я принял Диомеда за верного пса Одиссея. Но в отношениях этих двоих ощущалась особая чуткость, удовольствие, с которым они состязались в словесных баталиях, было доступно лишь между равными. Я вспомнил, что Диомед также считался любимцем Афины.