Песни китов

Провожая ее, Мятлин говорил, что от штатовских привычек пора отвыкать, а сам прикидывал: в какое кафе забрести? Их «встреча на Эльбе» закончится известно чем, но до этого будет продолжительный треп, много смеха, шуточек, подколов: с Яблонской вообще было интересно, она только на первый взгляд напоминала бесцеремонную базарную бабу, а так — ума ей было не занимать. Она была права — Мятлин действительно сбежал с филфака. Он устроился в менее престижную контору, зато с четкой ориентацией на модные «тренды», а это значит, что постоянно капает денежка, поступают приглашения за рубеж, то есть жизнь можно считать налаженной.

Когда зашли в полуподвал, где располагалась лавка, Яблонская исчезла в глубине, а Мятлин обратил взоры на книжные корешки, что выстроились на многочисленных полках. Картина почему-то навевала уныние — наверное, из-за огромного количества печатной продукции, заживо похороненной в этом колумбарии. Каждый корешок — как отдельное захоронение в общей могильной стене; человек тратил здоровье, время, можно сказать, жизнь положил на создание книжки, и вот название красуется на полке, будто надпись на плите, прикрывающей прах!

«И могильщик тут же…» — подумал Мятлин, обнаружив бродящего вдоль полок Гену Бытина, который вглядывался в корешки, после чего делал какие-то записи в своем блокнотике. Бывший однокашник, подавшийся в издатели и сделавший на этом неплохое бабло, то ли изучал продукцию конкурентов, то ли отмечал книжки своего маленького, но крепкого издательства. Хотя в данном случае он был, скорее, зверем, бегущим на ловца.

— Не дошли рученьки, не дошли… — заюлил Гена, услышав заданный вопрос. — Где время взять, Женечка? Посмотри, сколько моих тут расставлено! А сколько стучится в ворота? Возьми денежки, говорят, мы согласны за свой счет, только издай, Гена! А ведь у Гены есть вкус, согласись. Он тоже в аспирантуре учился…

— Но соскочил. И ушел в бизнес.

— Что делать? — развел руками Бытин. — Ты ведь тоже захотел хлеба с маслом, потому и устроился в правильное место.

— Ладно, не о том речь. Когда прочитаешь?

— В самое ближайшее время! Ты ведь принес не полноценный продукт, так? Только фрагмент?

— Понравится — принесу остальное.

— Понимаю, понимаю… А это что? — указал он на листки в руках. — Еще фрагмент?

— Статья для Клименко.

— Старик еще заведует «Вестником»? Отстаивает свой последний бастион?

Мятлин не успел ответить, потому что налетела Яблонская, тут же взявшись подтрунивать над Бытиным.

— Вот кто у нас Мамоне-то молится! Вот кто акула капитализма! А ведь хороший мальчик был, да, Женя? По Тургеневу диссер хотел защищать, надо же! И где теперь, Геннадий, ваши «Вешние воды»? Где ваша «Клара Милич»? Продали, за грош продали певца заливных лугов и дворянских гнезд!

Бытин опять развел руками.

— Извините, Маша, такова наша волчья жизнь. Но если вы лично принесете книгу, обещаю серьезную скидку. И Женя получит скидку, когда донесет остальные фрагменты своего… Романа, верно?

— Вроде того… — неохотно отозвался Мятлин (при Яблонской тему развивать не хотелось).

— А Женя заделался романистом? — встрепенулась та. — Очень интересно!

— Никем я не заделывался, — пробурчал он. — И вообще нам пора идти.

Идею посетить кафе Яблонская отвергла, мол, хочу к тебе в гости! Когда зашли в магазин, она первым делом ринулась к полкам с винно-водочной продукцией, в раздел «Виски». Мятлин протянул руку за бутылкой Johnnie Walker, однако спутница указала на Jameson.

— Я этот сорт люблю. Может, возьмем две?

Выпивка была ее слабостью, Мария еще в студенчестве, будучи под градусом, отжигала так, что едва не вылетела из университета.

— Одной хватит! — решительно сказал он.

— Но ведь запас карман не тянет…

— Знаем мы твои запасы. Тут литр, в конце концов!

Она таки взяла прицепом 0,25 того же виски, хитро улыбнувшись: я свободная американская женщина, не могу за счет мужчин выпивать!

Ее развезло быстро: Мятлин глазом не успел моргнуть, как увидел перед собой Иду Рубинштейн — так он когда-то назвал Яблонскую, обнаружив телесное сходство с той, кого изобразил на знаменитом «ню» Серов. Тонкое, ломкое, с просвечивающей кожей тело обладало, тем не менее, фантастической сексуальной энергией, коей хватило бы на трех пышнотелых кустодиевских купчих.

— Ну, чего сидишь?! Пошли на тахту!

Мятлин усмехнулся.

— Свободная американская женщина сама тащит в койку мужчин?

— А то ж! Не затащишь вашего брата — он же заснет после третьей, проверено!

В ее худосочном теле словно работала динамомашина, заряжая заодно и партнера, так что Яблонскую можно было помещать в разряд тех, кто отдается с вдохновением. Или кто очень сильно старается, создавая иллюзию вдохновения, что было, пожалуй, точнее. Она выгибалась, хрипела, будто соитие происходило последний раз в жизни, но через пять минут, скрестив по-турецки тоненькие ножки, уже могла рассказывать анекдот или подшучивать над тем, кого только что зацеловывала. Такое больше характерно для мужчин, чей разум после завершающих содроганий быстро приходит в норму: пока женщина слушает эротическое эхо, пробегающее от макушки до пяток, партнер и в туалет сбегает, и перекурит. В этом смысле Яблонская была «своя в доску», что делало общение легче и одновременно — труднее.

— Не утратил фаллического начала, молодец! — пыхала она дымом. — Жаль, оценить некому.

— Почему же некому?

— Так ты ведь один живешь!

— С чего ты взяла? А вдруг я женился, а жена просто уехала в командировку?

— Брось, женская рука в доме видна. А твоя квартира — жилище бобыля. И вообще ты никогда не женишься.

— Почему же? Вот возьму и женюсь… На тебе!

Яблонская расхохоталась.

— Волк на волчице не может жениться! А? По-моему, в рифму получилось: волк на волчице…

— Рифма есть, смысла нет! — парировал он.

— Не скажи, Женечка. Себя я хорошо знаю, потому все мужья и сбегали от меня через полгода. А тебя… Хорошо не знаю, но догадаться могу.

— О чем же?

— О травматическом опыте. Есть у тебя какой-то скелет в шкафу, о котором ты никому не рассказываешь. Ведь есть, правда?

Внезапно вскочив, она приблизилась к шкафу в углу и осторожно открыла дверцу.

— Эй, скелет! Покажись на свет! Кажется, я опять в рифму, да?

— Пробило на вирши… — пробурчал он.

— Каждому свое: одну на вирши пробивает, другого романом проносит.

Сунув голову в шкаф, она с разочарованием захлопнула дверцу.

— Нет тут скелета, наверное, он в твоем романе поселился. Может, дашь почитать? Тогда я сразу все пойму, я ж теперь психоанализом занимаюсь. А это, Женечка, очень серьезная штука!

— Да никакой это не роман… — забормотал Мятлин. — Так, наброски мыслей… И вообще это не закончено.

— Ну, хозяин-барин! — она провела пальцем по дверце шкафа. — Убраться у тебя, что ли?