Песня для зебры
Шрифт:
— Ты в самом деле предан этим людям, Сальво?
Я говорил по-английски, и она, соответственно, тоже.
— Ханна, я всегда старался быть верным. Буду стараться и впредь, — ответил я, и даже это она, кажется, поняла.
Свернувшись клубочком, как сонный ребенок, она затаив дыхание слушала мое повествование о сказочном перемещении из мансарды на Саут-Одли-стрит в раззолоченный дворец на Беркли-сквер, о вертолете и о таинственном рейсе на безымянный северный остров. Описывая Ханне наших делегатов, я наблюдал, как на ее лице за три минуты трижды сменялись чувства: ярость при упоминании хитрого хромого вояки Франко уступила место состраданию к погибающему от СПИДа Дьедонне. И лишь когда я набросал ей
— Сальво, все владельцы ночных клубов — жулики, и твой Хадж наверняка тоже. Он торгует пивом и рудой, а значит, скорее всего, и наркотиками и женщинами. Сейчас золотая молодежь Киву только так и живет. Гоняют в черных очках на навороченных джипах да смотрят порнуху с приятелями. Кстати, Люк, его отец, пользуется весьма дурной славой в Гоме. Он крупная шишка и политикой забавляется ради наживы, а вовсе не ради народа. — Тут Ханна, нахмурившись, неохотно подправила собственный вердикт: — Сегодня, правда, в Конго невозможно быть богатым и честным одновременно. По крайней мере, его деловая хватка заслуживает уважения.
Заметив выражение моего лица, она осеклась и снова принялась задумчиво меня разглядывать. А когда Ханна так поступает, очень трудно выполнять правила личной безопасности.
— Когда ты про этого Хаджа говоришь, у тебя даже голос меняется. Ты что, как-то по-особенному к нему относишься?
— Да я по-особенному к ним ко всем относился, — уклончиво ответил я.
— Тогда чем Хадж от них отличается? Западным образованием?
— Я его предал.
— Каким образом, Сальво? Не верю. Может, ты в чем-то изменил себе, но это не одно и то же.
— Они пытали его.
— Кого, Хаджа?
— Электропогонялкой для скота. Он кричал. Выложил им все, что они хотели знать. А потом продался им.
Ханна ненадолго прикрыла глаза.
— А ты слушал?
— Мне запретили. Но я слушал.
— И все записал?
— Они сами записывали.
— Во время пыток?
— Это архивная пленка. Не для использования.
— И она здесь, у нас? — Ханна вскочила с кровати и направилась к столу в эркере. — Вот эта?
— Нет.
— Эта?
Взглянув на мое лицо, она спокойно положила кассету на место, вернулась к кровати и села рядом со мной:
— Нам надо перекусить. А после еды поставим пленку. Ладно?
— Ладно, — согласился я.
Но сначала ей требовалась нормальная одежда, и Ханна отправилась за ней в общежитие, так что целый час я валялся на кровати наедине со своими мыслями. Она не вернется. Решила, что я сумасшедший, и правильно решила. Она ушла к Батисту. Ага, шаги по лестнице — но это не Ханна, это миссис Хаким идет. Правда, миссис Хаким весит почти центнер, а Ханна — сильфида…
Она рассказывает о своем сыне Ноа. Мы едим пиццу, умудряясь держаться за руки, а она все говорит и говорит на суахили о своем мальчике. Тогда, в первый раз, она поведала о нем с робостью. Зато сейчас ей нужно рассказать мне все-все: как он родился и сколько он для нее значит. Ноа — внебрачное дитя любви, только поверь, Сальво, никакой любви там не было, вообще никакой.
— Когда отец отправил меня в Уганду на курсы медсестер, мне понравился один студент, тоже медик. Но когда я забеременела, он сообщил мне, что женат. А еще одной девушке, которую тоже соблазнил, сказал, что предпочитает мужчин.
Ей было тогда шестнадцать, и вместо того чтобы прибавлять в весе, она таяла на глазах, так что в конце концов собралась с духом и сдала анализ на СПИД. Результат был отрицательный. Ханна родила, и тетка помогала ухаживать за ребенком, пока она заканчивала учебу.
Сокурсники и молодые врачи постоянно норовили затащить ее в постель, но до меня она ни с кем больше не связывалась.Тут она заливается смехом:
— И опять наступила на те же грабли! Ты ведь тоже женат!
Уже нет, отвечаю.
Но она смеется и качает головой, отпивая красного вина, которое мы единогласно объявили самым дрянным пойлом на свете. Даже хуже того, чем нас потчуют на рождественских вечеринках для больничного персонала, добавляет она, а это, поверь, Сальво, железный показатель. Но не хуже термоядерного кьянти у Джанкарло, возражаю я и отвлекаюсь на историю про храброго маленького джентльмена в траттории “Белла Виста” на Баттерси-Парк-роуд.
Через два года после рождения Ноа Ханна закончила учебу. Дослужилась до старшей медсестры, самостоятельно зубрила английский, ходила три раза в неделю в церковь. А сейчас ходишь, Ханна? Иногда. Молодые врачи твердят, что Бог несовместим с наукой, и в отделении, если честно, она почти не ощущает Его присутствия. Однако это не мешает ей молиться за сына, за своих близких и за Киву, как не мешает и помогать детям, посещающим воскресную школу при церкви в Северном Лондоне, куда она ездит на богослужения, пусть уже и не слишком верует.
Ханна гордится тем, что она из племени нанде, и у нее на это есть все основания: нанде славятся своей предприимчивостью. Она приехала в Англию в двадцать три года, через агентство, рассказывает она за кофе и еще одним бокалом отвратительного красного вина. Это она уже говорила мне раньше, но в той игре, которую мы сейчас ведем, полагается после размолвки начинать все с самого начала. Англичане относились к ней неплохо, а вот в агентстве с ней обращались как с последним дерьмом — я впервые слышу от Ханны бранное слово. Сына она оставила с теткой в Уганде, и разлука убивает ее, но гадалка в Энтеббе помогла ей выбрать правильный путь: расширять свои познания в западной медицине и посылать домой деньги для Ноа. А когда она как следует выучится и скопит нужную сумму, вернется вместе с ним в Киву.
В Англии Ханна первое время каждую ночь видела сына во сне. От телефонных разговоров с ним она только еще больше расстраивалась, поэтому решила звонить ему раз в неделю, в часы, когда самый дешевый тариф. Агентство между тем не известило ее заранее, что ей придется ходить в обязательную платную “школу адаптации”, а на это ушли все ее сбережения. О том, что в Англии придется начинать профессиональную карьеру заново с самого низа, ее тоже не предупредили. Нигерийки, ее соседки по квартире, не платили за аренду до тех пор, пока в один прекрасный день их всех без разбора не выставили на улицу. И Ханну тоже. Чтобы продвинуться по службе, ей приходилось работать вдвое больше и вдвое лучше белых медсестер. Однако с божьей помощью — а точнее, как я подозреваю, за счет ее собственных героических усилий — Ханна все преодолела. Теперь она дважды в неделю посещает занятия по простым хирургическим процедурам в условиях бедных стран. Сегодня вечером тоже надо бы пойти, но ничего, она потом нагонит. Она поставила себе условие — освоить весь курс, прежде чем воссоединиться с сыном.
Самое важное Ханна приберегла напоследок. Она уговорила главную медсестру дать ей дополнительный неоплачиваемый отпуск, который, помимо прочего, позволит ей съездить на два дня к морю со своими подопечными из воскресной школы.
— Ты только ради детей взяла отпуск? — с надеждой допытываюсь я.
Она насмешливо фыркает. Брать отпуск на всякий случай, вдруг некий залетный переводчик сдержит свои обещания? Что за глупости!
Мы допили кофе и оплатили счет из конверта Макси. Еще немного, и пора отправляться домой, то бишь к мистеру Хакиму. Ханна берет мою руку и разглядывает ладонь, задумчиво водя ногтем по линиям.