Песок

Палмер рассказывал про Данвар. Сунув палец в прореху на животе, он признался в убийстве, и мать обняла его, будто он снова стал мальчишкой. А Коннер увидел в рыдающем старшем брате мужчину. Казалось, будто так теперь будет продолжаться всю жизнь, пока тянулись дни и ночи, и каждый выпивал по полкрышечки воды. Никто из них не мог вернуться в Спрингстон, поскольку города больше не существовало. Им предстояло жить в палатке, пока не закончатся вода и еда. Тянулись бесконечные дни и ночи, рассказы смешивались со сновидениями, неделя казалась целым летом, луна превратилась из серпа в набухший диск, и даже ритмы и завывания ветра можно было ощутить и предвидеть, подобно некоему старику, который столь сосредоточенно наблюдал за песками в течение многих лет, что мог нарисовать пейзаж, которого еще нет, но который будет.

Столь пронзительно ощущалось каждое мгновение — в особенности возле трещины в земле, Бычьей раны, где в душе любого стоявшего там открывалась пугающая бездна, где можно было, пошевелив пальцами ног, ощутить между ними поток холодного воздуха, делая вид, что именно к тебе обращен доносящийся снизу вой, воображая во тьме прекрасное лицо, кричавшее: «Не надо! Отойди! Ты слишком смел, прекрасен и исключителен, чтобы взирать на меня!»

Но Коннер все равно сидел там, болтая в расселине ногами, — столь близкими стали их отношения за прошлые недели, столь пустыми казались угрозы и столь слабым влечение. Он сыпал песок между пальцами к центру земли, глядя, как неподалеку летят на ту сторону стеклянные шарики, которые делал из песка Палмер, бoльшую часть времени пытавшийся показать, на что он способен, — наверняка думая, что лучше бы туда отправился он сам как старший сын.

А на восьмой день, когда прошли все сроки для возвращения, когда ждать стало невозможно, когда последние капли воды смочили язык Роба и даже заплесневелую буханку хлеба поделили между всеми, они собрались у расселины в земле, много раз пересеченной туда и обратно, будто прошитой стежками, и взглянули на безмолвный горизонт.

Было раннее утро. Солнце еще не взошло, и за горизонтом таился розовый призрак рассвета. В нависшем ночном небе ощущалась необычная тяжесть. Звезды исчезли, но их поглотил не свет наступавшего дня, а нечто, висевшее в воздухе. Коннер сбросил платок. Песок, обычно круживший на ветру, таинственным образом исчез, будто испугавшись чьей-то поступи вдали. Холодное утро стало еще холоднее, лед в ночной пустыне словно жалобно цеплялся за рассвет в страхе перед розовым призраком, и Коннер услышал шаги. Услышал рокот. Какой-то звук. Что-то приближалось.

— Что-то надвигается, — проговорил Роб, поднимаясь на ноги. — Что-то надвигается! — крикнул он.

Палмер, Лилия и мать прекратили разбирать палатку и побежали к двум мальчикам у расселины, вглядываясь и вслушиваясь в тяжелую тьму. Парусина палатки хлопала на поднимавшемся ветру, слышался ритмичный, становившийся все громче звук. То были не шаги мертвых, или их давно ушедшей сестры, или их отца — но нечто еще более невозможное. Сперва оно обрушилось на Роба, а потом на мать, забарабанив по песку, неся с собой порыв холодного ветра и затмевая звезды, — влага с небес, ответ на долгую тишину, знак, что кто-то где-то очень далеко все слышал.

Мать упала на колени и разрыдалась.

А небо проливало слезы по своему народу.

~